"В степи нет-нет, полк и напомнит о себе. Только расположился Кольцов на последний ночлег в станице Федосеевской, как к нему пришли в гости казаки, прежде служившие в полку.
— Как же, прослышаны, в наши края?.. Здравия желаем, ваше благородие.
Они ушли из полка четыре года тому назад, и Кольцов их не знал, и они не знали Кольцова, но они знали всех старых офицеров полка. Они пришли в форменных полковых фуражках и в серых теплушках на вате. Они с интересом расспрашивали Кольцова о жизни в полку.
— Лунченок-то на третью сверхсрочную остался… Дела!
Кольцову послышалось осуждение в их голосе.
— Отчего же ему не остаться, разве худое дело? — спросил Кольцов.
— Да что, ваше благородие… Ить он богатый, справный казак, зачем ему это?.. Для чего ему так стараться?.. Жил бы да жил…
— Как для чего?.. Служить Государю и Родине — это же честь!.. В нашем полку!
— Это оно, конечно, точно, это, что и говорить, верно, а только.
— Мы, офицеры, служим же… Всю жизнь.
— На то воля ваша…
— Почему же Лунченкову не служить?..
— Положение, ваше благородие, не то. Вы служите — вы обязаны служить… Вам за то земли какие дадены… А ему зачем?.. Думаете, легко ему нашего брата тянуть… Лунченок-то со мною был. Из-за какой корысти человек остался?.. Супротив отца с матерью пошёл… Против всей станицы… Вахмистр… Что ему?.. Мы его здесь избрали бы, просили бы атаманить.
Казаки говорили смело, не смущаясь офицера, говорили, как с равным. Они совсем не походили на тех казаков, из которых на «словесности» трудно было вытягивать ответы. Они были дома.
— Служба, ваше благородие, это точно, кто что скажет супротив этого. Каждый казак служить обязан, мы это совершенно понимаем. Потому что кто-то должон порядок в государстве держать. Без этого развалится государство. Ну только вот гутарят и так, что опять таки и такой порядок можно установить, что и служба окажется без надобности.
— Ну, а война?..
— Вот пишут, что и войн не должно быть.
— Ну что вы, братцы, говорите, чего не понимаете, какой же это порядок, кто его установит?
— Вот, говорят — всеобчее поравнение, ни тебе богатых, ни бедных. Все в достатке и потому, значит, безо всякой зависти. У нас на Дону свой выборный атаман, ну и чтобы не гоняли нас, как в пятом году на усмирение. Коли Москва бунтует, пусть «Ваньки» ее и смиряют.
— Всеобчая грамотность... Ниверситеты повсюду... Все одинаково образованные... Нет того, чтобы один кичился своим образованием перед другим.
— Кто же это все вам говорил?.. Кто вам внушал это? Так нигде не бывает и не может быть.
— Говорили нам люди, которые знающие. Свои люди говорили, которые нужды наши казачьи превзошли и понимают, чего нужно казаку... А что бывает это, или нет, так сказывали, что в Америке так.
Казак внушительно посмотрел на Кольцова.
— В Америке, — сказал Кольцов. — Нет, и в Америке того нет.
Трудно было Кольцову. Он чувствовал, что он совсем не подготовлен к такому «вольному» разговору с казаками. Он не знал Америки, но он чувствовал, что и в Америке этого «всеобчего поравнения» нет. Более того, чувствовал, что именно в Америке царит жуткое неравенство между людьми и нигде так не порабощен человек, как в Америке. Кольцов читал романы Синклера, но то были романы, а тут, чтобы переубедить этих людей, нужны были факты, а не романы. Казакам известны факты, что нищий мальчишка становится миллионером — вот какая им известна Америка...
— Чем вы-то недовольны? — хмуря детские брови, спросил Кольцов.
— Мы всем довольны, ваше благородие... А только...
— Ну что, только?..
— Земли у нас мало...
— Какая у нас земля — один песок!
— Только краснотал и растет. Корзины, что ли, нам из него плесть?
— Летом, как понесет с востока песком, кажется все, и нас самих занесет.
— Однако, живете.
— Какая наша жизня!.. С эдакой-то жизни подавай коня, да справу — в полтысячи рублей. Где их возьмешь? А у кого сыновей много — справь их всех на службу — вот и разорение.
— На юге, в Задоньи наши степи, кровью дедов наших политые, почем зря конно-заводчикам отданы... Вот чего мы хотим, чтобы атаман о казачьих нуждах болел, а не о Государских.
— Ваше благородие, вы только чего зря не подумайте. Мы от чистого сердца. Что люди — то и мы. Люди ложь — ну и мы то ж... Нам так объясняли, что раз есть народ, то, чтобы народу и править.
— Кто же это править будет?.. Ты, Безхлебнов, или ты, Безмолитвеннов?..
— Зачем я?.. Зачем мы? Да Боже упаси. Люди такие найдутся.
— Нюжли на Дону людей не стало, что из России присылают нами править.
— Да вы-то не Русские?..
— Мы — казаки.
Они сидели долго. Они не жалели «газа», то есть керосина, в лампе, пили кисловатое вино, выставленное им Кольцовым, и говорили о чем-то смутном, чего, видимо, и сами не понимали и что не удавалось Кольцову им объяснить и что опровергнуть. Кольцов стал рассказывать им историю Войска Донского, как наполнялась Донская степь пришлыми Русскими людьми. Они слушали охотно, временами увлекались, но чувствовал это Кольцов — они не верили ему... Кто-то им другое рассказал, и это другое их увлекло и им понравилось более.
— Так-то оно так, ваше благородие, а только нам сказывали все это по-иному.
— Кто вам говорил?..
— Знающие люди.
— Настоящие люди.
— Что же я, по-вашему, не знаю истории?..
— Мы так, ваше благородие, не говорим. Зачем зря говорить. А только вы обязаны так говорить... Потому вы, как офицер... Нам вот сказывали, было тут свое как бы вольное царство, во всем преизобильное, и царил в нем и правил им выборный из казаков атаман и круг войсковой, и было то государство не русское, но особое, казачье.
— Ах, какой вздор!.. Сами смотрите, ты кто — Безхлебнов, без хлеба ты был на Руси и пришел на Дон за хлебом — ты Русский, Русский!.. Понял. А ты — без молитвы, без священника был, твоих дедов за то гнали с Руси — вот и пришел ты Безмолитвенным.
Кольцову казалось — какая неотразимая логика была в его словах! Нельзя было ей не поверить. Ему не поверили.
— Так, ваше благородие... Очень просто вы толкуете. А нам, между прочим, весьма даже обидно, что вы нас с «ваньками» равняете. С мужиками. Вот завтра, к себе домой приедете, увидите в слободе, как мужики живут — тады поймете, где правда.
Разговор становился неприятным и Кольцов, чтобы прекратить его, наполнил стаканы вином.
— Ну вот, что, братцы, будет о пустяках говорить. За наш славный, доблестный полк!..
Казаки встали и подняли стаканы.
— За полк...
— За полк!..
Все разом осушили стаканы. Казаки стали прощаться.
— Вы, ваше благородие, не подумайте только чего. Как мы пропитаны казачьим духом, так и говорим на своем, на казачьем языке, опять таки веру к вам имеем, как вы нашего полка и нашего казачьего рода и мы вам должны быть понятны.
Нет, они не были понятны Кольцову. Он вспоминал уроки корпусного батюшки, законоучителя и как толковал он о заповедях Господних, как говорил, что не напрасно на Моисеевых скрижалях последнею, десятою заповедью поставлена заповедь о зависти. «От зависти», — говорил законоучитель, — «происходят все прочие грехи, и воровство, и убийство, и прелюбодеяние, и непочитание родителей, все от зависти, самого страшного из бесов, овладевающих человеком»... И думал Кольцов, глядя, как казачка хозяйка прибирала со стола, как вытирала пролитое вино, собирала обломки сухарей, как тихо и ловко ходила по тесной горнице хаты, думал о том, кто же вместо смирения перед своей судьбой, вместо терпеливой работы, приобретения постепенным, честным трудом благосостояния, служения Родине, как служили деды и отцы, вселил в казаков зависть, стремление даром получить не принадлежащее им, поделить какие-то земли, что-то отобрать, чтобы было «всеобчее поравнение», чтобы какая-то особая справедливость была, чтобы было, «как в Америке»?.. Кто учил их этому?.. Кто сбивал уроки полка, уроки их офицеров, какими-то другими уроками, манившими легкою жизнью?.. Кто?..
Хозяйка, высокая, красивая, лет сорока, смотрела на Кольцова хитро и загадочно.
— С одного полка вы, ваше благородие, — говорила она, поглядывая недобрым взглядом на Кольцова. — Всю-то жизню казаки по полкам служат. Вот и мово прошлым январем в 15-й полк угнали. И не пишет ничего. Жив ли, здоров — ничегошеньки не знаю. Далеко, на самой австрицкой границе. Я уже вас попрошу, как вы к енаралам едете, попросите, чтобы енеральша Нина Михайловна отписали запросик о сыночке моем Степане Кошлакове. Они уже знают... Не забудете?.. Очень о том прошу.
Она постелила Кольцову постель, поправила лампаду под образами и сказала:
— Ланпу может, задуть?.. Газу много выходит. А газу-то на станице не всегда и достанешь, а вы вздремнули бы. Ить поздно — десятый час пошел,
И, не дожидаясь ответа Кольцова, казачка, задула лампу и оставила постояльца при свете мерцающей под образами лампады.
Кольцов лег в постель и долго не мог заснуть: — все думал он, кто же?.. Кто внушает казакам это страшное чувство зависти?.. Кто желчным бесом бродит по пустынным степям Донским и мутит казаков? Кажется, встретил бы Кольцов этого беса, своими руками задушил бы его..."
П.Н.Краснов, "Домой! (На льготе)", ч.3, гл.II (1936 г.)
]]>