ВТОРОЕ КРЕПОСТНОЕ ПРАВО

Деревня и государство в 1929 году:
мифические и подлинные цели
коллективизации

 

Сталинская коллективизация, механизм и последствия которой до сих пор не получили должного историко-правового осмысления, стала своеобразным завершением революционного процесса 1917 г. Выдающийся русский мыслитель и правовед Иван Александрович Ильин, размышляя о характере национальной катастрофы, постигшей Россию в ХХ столетии, справедливо заметил: «Русский человек, начавший революцию в качестве инстинктивно-индивидуализированного бунтовщика, заканчивает её в качестве инстинктивно и духовно-коллективизированного раба. Большевизм был только соблазном; настоящим замыслом был коммунизм. Надо было взбунтовать русского гражданина, чтобы превратить его в крепостного крестьянина». И.А. Ильин указывал на несомненную причинно-следственную связь между беспрецедентными социальными коллизиями 1917—1922 гг. и 1929—1933 гг. С точки зрения учёного, «революционные партии позвали крестьянство к “чёрному переделу”, осуществление которого было сущим безумием, ибо только “тело земли” переходило к захватчикам, а ”право на землю” становилось спорным, шатким, непрочным». «Историческая эволюция давала крестьянам землю, право на неё, мирный порядок, культуру хозяйства и духа, свободу и богатство; революция лишила их всего… Коммунисты ограбили и пролетаризировали крестьян и ввели государственное крепостное право». Трезвость и обоснованность высказанных И.А. Ильиным суждений остро диссонирует с представлениями современного российского общества, по-прежнему пребывающего в плену десятилетних идеологических стереотипов «об объективной неизбежности коллективизации и форсированной индустриализации» и не желающего рассматривать события 1929—1933 гг. в качестве подлинного геноцида, развязанного советской партийно-чекистской номенклатурой против многомиллионного крестьянства.

После затяжных хлебозаготовительных кризисов 1927—1928 гг. новый 1929 г. не принёс советской деревне облегчения в отношениях с государством. В стране разворачивался очередной виток гражданской войны, совсем не завершившейся с оставлением Белыми армиями России в 1920—1922 гг. Противоборствующими сторонами в этой войне выступали: с одной стороны — номенклатура ВКП(б), её карательный аппарат в лице ОГПУ, местные советские и партийные органы, а также, отчасти, Рабоче-крестьянская Красная армия (РККА), с другой стороны — наиболее хозяйственная и трудолюбивая часть крестьянства, обречённая на полное физическое истребление. О неуклонном нарастании конфликта между деревней и номенклатурой ВКП(б) на протяжении 1929 г. красноречиво свидетельствуют следующие цифры, обобщённые секретно-политическим отделом ОГПУ СССР весной 1931 г.: в 1929 г. имело место 9093 случая массовых выступлений крестьян (в 1928 — 1027) и 1307 актов террора против представителей советских, партийных и карательных органов (в 1928 — 709).

Главной проблемой в отношениях между государством и крестьянством оставалось выполнение заданий по хлебозаготовкам, т.к. продовольственно-зерновая ситуация продолжала обостряться. В апреле 1929 г. были введены карточки на хлеб, к концу года карточная система охватила все виды продовольственных товаров, а потом затронула и промышленные. Если в «образцово-показательных» Москве и Ленинграде положение как-то регулировалось, то в провинции оно неуклонно ухудшалось. Так, в 1929 г. смоленский рабочий получал в день 600 г хлеба, члены его семьи — по 300 г хлеба; на одного человека полагалось в месяц от 200 г жиров, до 1 л подсолнечного масла, сахара — 1 кг в месяц. Причина продовольственных затруднений выглядела весьма прозрачно — крестьяне по-прежнему не желали продавать государству хлеб по низким закупочным ценам, обесценивавшим тяжёлый сельскохозяйственный труд. Объёмы хлебозаготовок продолжали неуклонно снижаться. Например, по Северо-Кавказскому краю январский (1929 г.) месячный план заготовок оказался выполнен только на 54%.

Информационные сводки ОГПУ сухо фиксировали следующие высказывания в крестьянской среде зимой 1929 г.

«Хлеб государству не повезу до тех пор, пока будет возможность продать на частном рынке». (Сальский округ).

«Поскольку нет принудительной ссыпки хлеба, не нужно поддаваться агитации коммунистов и сдавать им хлеб. Пусть лучше наш хлеб погибает, но даром не отдадим» (Армавирский округ).

«Вот дожили — деньги есть, а купить нечего, хоть голый да босый ходи. Надоела эта кукольная комедия. Неужели они думают долго царствовать и народ мучить — ведь чем дальше, тем хуже становится, и недостаток во всём увеличивается». (Армавирский округ).

«Мы, красные партизаны, боролись не за то, чтобы стоять в очередях, как раньше — при старом правительстве, а за то, чтобы крестьянину была дана свобода, однако её мы не добились, её нет и не будет […] Власть смотрит на крестьянина, как на пасынка, время за неё взяться, как брались в 1918 году». (станица Безскорбная, Армавирский округ).

«Коммунисты и сама власть подгоняет нас, мужиков, в коллективы для того, чтобы в случае войны этот коллектив крепко стоял за Советскую власть, так как на самых лучших мужиков надежда слабая […] Война весной неизбежна». (Арсеньевский район, Украина).

«Умрём с голоду, власть хлеб отбирает, а нам ничего не даёт. От власти нам хорошего не получить, надо находить выход самим. Пора опять браться за оружие». (Тамбовский район).

«Ничего не пожалею, последнюю корову отдам, лишь бы уничтожить эту проклятую власть и придушить всех стервецов-коммунистов. Мы с нетерпением ждём объявления войны, тогда мы рассчитаемся со всеми коммунистами и с теми, кто их поддерживал. Не долго будут грабить нас теперь, скоро настанет и для нас час». (Владимирская губерния, Муромский уезд).

Регулярно знакомясь с информационными сводками ОГПУ о положении в стране, И.В. Сталин, В.М. Молотов и другие руководители ВКП(б) наблюдали прогрессирующий рост недовольства, постепенно перераставший в вооружённое сопротивление власти. За первые три месяца 1929  г. количество совершённых террористических актов против представителей советских и партийных органов в сельской местности (119) превысило показатель последних четырёх месяцев прошедшего 1928 г. (113). А за один апрель (!) 1929 г. терактов оказалось на 25% больше, чем в сумме за январь, февраль и март (159 против 119). Партия большевиков, совершая очередное преступное действие, вновь предваряла его тщательным теоретическим обоснованием. Весной 1929 г. Сталину и его последователям было необходимо не просто объяснить рядовым коммунистам и стране, ради какой высокой цели крестьянин должен лишиться собственности и результатов упорного труда, но и теоретически обосновать избранный способ насильственного включения крестьянства в создававшуюся принудительную экономику.

23—29 апреля 1929 г. состоялась XVI партийная конференция — важная веха в строительстве сталинской государственной модели. ВСНХ предложил конференции план первой пятилетки — комплексный проект развития народного хозяйства на ближайшие пять лет. Этот план предполагал следующее:

а) экономическое развитие всех районов страны;

б) максимальное использование всех возможных людских и промышленных ресурсов;

в) интенсивный рост вложений финансов в строительство новых промышленных объектов (фабрик, заводов, железных дорог, электростанций и т.п.);

г) интенсивный рост производительности труда, выпуска сельскохозяйственной продукции и промышленных товаров, добычи полезных ископаемых.

Выполнение первой пятилетки по плану Сталина создавало необходимые условия для форсированной индустриализации страны — т.е. для строительства её собственного военно-промышленного комплекса, тяжёлого машиностроения, а в целом — мощной государственной централизованной экономики, независимой от иностранного капитала и оборотов внешней торговли. Необходимость выполнения предложенного плана и скорейшей индустриализации Сталин мотивировал лаконично: «Если мы за 10 лет не пробежим путь, на который другие страны затратили 50—100 лет, нас сомнут!» Контрольные цифры пятилетнего плана завораживали сознание коммунистов-идеалистов и сочувствующих, включая делегатов XVI партийной конференции. Они открывали путь к «сияющим высотам» нового справедливого, как им грезилось, общества, в котором будет отсутствовать нищета и эксплуатация человека человеком.

Никто из делегатов не усомнился в чудовищной лживости, бездарности и невыполнимости предложенного плана, т.к. они уже имели «опыт» преодоления невозможного. Разве можно было представить истребление целых социальных групп за несколько лет? Изъятие чужой собственности, в том числе собственности Церкви? Заражение сознания миллионов людей бациллой ненависти к чужому достатку и историческому прошлому собственной родины? Можно ли было считать реальным уничтожение в считанные годы целой страны как духовной реальности, её традиций, быта, морали, уклада семейной жизни? Но если партия Ленина и Троцкого успешно справилась с вышеперечисленными задачами в политике и преуспела в разрушении естественной социальной структуры общества, почему же партия Сталина, в свою очередь, не могла осуществить невозможное в экономике? Коммунисты не понимали, что уничтожение исторической России им удалось осуществить, с одной стороны, при полном равнодушии основной массы крестьянства к судьбе собственной страны в событиях 1917—1922 гг., а с другой — при активном содействии его маргинальной части. Теперь речь шла об уничтожении хозяйственного ядра самого крестьянства, с последующим превращением остальных в бесправных сельскохозяйственных или фабрично-заводских рабов. Фактически война объявлялась уже не сравнительно немногочисленной элите нации, а большинству народа и решение подобной задачи могло встретить непредвиденные трудности.

Контрольные цифры первого пятилетнего плана

Обратим внимание на приведённые цифры. Трудно себе представить, что по мановению волшебной палочки все экономические показатели выросли бы в 3—5 раз сами по себе. Для их увеличения требовались в первую очередь деньги, а во вторую — количественный рост рабочей силы в промышленности. Внешняя торговля, постепенная продажа за границу русского золота, произведений искусства из бывших императорских музеев и частных коллекций необходимые финансы предоставить не могли, и уж тем более — не позволяли увеличить рост рабочей силы. Единственным и реальным источником безвозмездного получения огромных средств и рабочих рук для промышленности оставались крестьянство и накопленная им собственность — недвижимость, скот, хлеб, материальные ценности, а также крестьянская трудовая квалификация — умение работать.

Естественно, что крестьянство не собиралось даром отдавать советскому государству накопленную собственность, и тем более — превращаться в источник дешёвой рабочей силы ради осуществления непонятных пятилетних планов. Поэтому предполагалось принудительно изъять крестьянскую собственность, т.е. совершить второе после экспроприаций 1917—1921 гг. ограбление в государственном масштабе. Затем ограбленные и лишённые собственности крестьяне могли выбирать лишь один из двух вариантов: либо переселяться в город, на стройки и ради собственного пропитания становиться искомой рабочей силой, либо остаться в деревне, но жить и трудиться в коллективном и контролируемом государством хозяйстве. Уровень оплаты, а также условия труда определяло государство, получавшее таким образом фактически нищих, бесправных, дешёвых рабов и в промышленности, и в сельском хозяйстве. Сопротивлявшиеся такому «перераспределению» материальных благ и ресурсов либо уничтожались, либо непосредственно принуждались к бесплатному и ненормированному труду в концентрационных лагерях.

Процессы 1929—1932 гг., в ходе которых состоялись ограбление номенклатурой ВКП(б) и советским государством крестьянской собственности и трудовых ресурсов; сознательное разорение крестьянских семей для их принудительного использования в промышленности; и, наконец, умышленное физическое истребление наиболее трудолюбивой и материально независимой части крестьянства получили название коллективизации сельского хозяйства. Внешним проявлением коллективизации явилась насильственная организация на селе коллективных хозяйств (колхозов), в рамках которых принудительно объединялись разнообразные виды собственности личных крестьянских хозяйств — скот, земля, средства её обработки, а в некоторых случаях — даже домашняя птица. Фактически колхозная собственность становилась государственной, а колхозники превращались в лично зависимых сельскохозяйственных рабочих. Стоимость и производительность их труда определялись произволом государства, которому бесправный нищий крестьянин не мог ничего противопоставить. Программа превращения независимого крестьянина-собственника в «коллективизированного раба» реализовывалась примерно на протяжении пяти лет: с 1929 по 1933 г. В СССР к 1929 г. проживали примерно 160 млн человек, из которых не менее 130 млн составляли крестьяне (80%), следовательно, в ходе первой пятилетки предполагалось кардинально и необратимо изменить жизнь подавляющего большинства населения страны.

И Сталин, и его последователи объясняли проведение коллективизации необходимостью индустриализации и создания военно-промышленного комплекса в кратчайшие сроки, без чего «первое в мире социалистическое государство» оказалось бы раздавлено «враждебным окружением капиталистических государств». Сталинская точка зрения, оправдывающая беспрецедентное в истории ограбление и уничтожение крестьянства, разделяется многими до сих пор. Но в действительности такая постановка вопроса — не более чем миф, предназначенный для сокрытия подлинных целей коллективизации, т.к. никакой реальной военной опасности извне Советскому Союзу не было вплоть до 1941 г. Ни одно государство Европы и Азии не только не собиралось, но и не могло позволить себе по причине ограниченности ресурсов открыть военные действия против СССР в 1929—1939 гг. Какие же цели преследовала высшая номенклатура ВКП(б) на самом деле?

Во-первых, в ходе коллективизации был ликвидирован последний потенциальный источник опасности для однопартийного режима — независимый производитель товарного хлеба и продовольствия в лице экономически свободного крестьянства. Рано или поздно намерения партии создать послушного гражданина социалистической формации — советского человека, в идеале лишённого веры в Бога, исторической памяти, преемственности, семьи, личной чести и достоинства и беззаветно преданного лишь партийным вождям — вступили бы в противоречие с мироощущением крестьянства. Независимо от занятой в ходе революции и Гражданской войны позиции, крестьянство оставалось носителем определённой системы ценностей: традиционных быта и уклада, прочности и самодостаточности семейных отношений, стремления к накоплению и личному достатку и даже — совестливости, проистекавшей из определённой религиозности сознания.

Вышеперечисленные ценности категорически отрицались большевиками со времён Ленина и Троцкого. Носители же подобных качеств не могли быть достойными гражданами «всесоюзной уравниловки» и апологетами новой большевистской морали. Тем более никто не мог поручиться за их поведение «в грядущей битве за переустройство мира» на началах «самого справедливого марксистско-ленинского учения». Настоящий русский крестьянин, будучи материально независимым, в силу своего своеобразного отношения к жизни не мог стать послушным «винтиком» интернационально-социалистического общества с планово-распределительной экономикой. Следовательно, он подлежал либо нейтрализации, либо уничтожению. Стремление высшей номенклатуры ВКП(б) во главе со Сталиным к созданию абсолютно послушного общества и устранение потенциальной опасности для своей власти со стороны крестьянства стали главными причинами коллективизации 1929—1933 гг.

Во-вторых, ускоренное построение «социализма» в деревне, формально обусловленное необходимостью создания военно-промышленного комплекса ради «благородной» цели — спасения СССР от внешней «агрессии» — предоставляло уникальный повод Сталину превратить Всесоюзную коммунистическую партию (большевиков) в идеальный механизм, который стал бы главным и единственным носителем государственной и военно-политической власти в СССР. По логике сталинцев, каждый, кто выступал против темпов или методов коллективизации, выступал против насущной необходимости индустриализации страны и, следовательно был готов отдать СССР на растерзание внешним врагам, т.е. хотел погубить советскую власть. Никем другим, кроме как «ренегатом», «оппортунистом», затем «контрреволюционером» и «врагом народа», такой человек не мог быть. В борьбе за укрепление индустриальной мощи страны партия была обязана сплотиться и безжалостно ликвидировать остатки любой оппозиции, объективно препятствующей социалистическим преобразованиям. Таким образом, коллективизация и борьба за индустриализацию страны позволяла Сталину политически уничтожить любых противников, прекратить деятельность всех несогласных с его методами коммунистов и добиться полного единовластия внутри ВКП(б), заложив основу для создания режима личной власти в СССР.

В-третьих, ограбление крестьянства и перевод населения страны на положение промышленных и сельскохозяйственных рабов создавал искомые ресурсы для производства невиданных ещё в мире объёмов вооружений. Постоянное наращивание выпуска военной продукции должно было обеспечить партии несомненное превосходство над потенциальными противниками и привести к советизации Европы. Очарованные перспективами молниеносного построения социализма в отдельной взятой стране, делегаты XVI партийной конференции без всякого сопротивления приняли план первой пятилетки, фактически подписав смертный приговор российскому крестьянству.

Первоначальные методы, использовавшиеся местными советскими и партийными органами и принуждавшие крестьян к вступлению в колхозы, носили скрытый характер. Для сопротивлявшихся увеличивался размер индивидуального налога и объём хлебозаготовок. Другими словами, крестьянина, желавшего сохранить самостоятельность, предполагалось умышленно разорить, а затем принудить к вступлению в колхоз. Однако подобная мера дала лишь половинчатый результат — крестьянин в ответ на подобное давление резко сократил посевную площадь. Летом 1929 г. в сельской местности появились так называемые машинно-тракторные станции (МТС), принадлежавшие государству. МТС обеспечивали колхозы техникой для обработки земли и вывоза урожая, а колхозы за это должны были рассчитываться с МТС частью собранного урожая. Так ещё до сплошной коллективизации возникла первая форма контроля над колхозами. Без помощи МТС колхозник не мог работать на земле.

В августе 1929 г. отдел по работе в деревне ЦК ВКП(б) провёл специальное совещание, на котором впервые рассматривался вопрос о коллективизации целых районов страны. Осенью 1929 г. была запущена машина поголовно-принудительной сплошной коллективизации, в территориальных комитетах ВКП(б) начали создаваться особые комиссии содействия коллективизации из представителей советского и партийного актива. По официальным оценкам в СССР к лету 1929 г. насчитывалось 24,5 млн индивидуальных крестьянских хозяйств, в т.ч.: 8 млн бедняцких (32%), 15 млн середняцких (61%) и 1,5 млн кулацких (7%). Инициатива создания колхозов на местах принадлежала бедноте, это признавали сами большевики. В итоге коллективизация направлялась против 2/3 индивидуальных крестьянских хозяйств. Первыми регионами сплошной коллективизации стали Чапаевский район (Средне-Волжский край), Ирбитский округ (Уральская область), Кущевский, Моздокский и Мечетинский районы на Северном Кавказе и др. Но и в этих районах к осени 1929 г. «сплошной» уровень оставался относительным, т.к. в колхозах числилось от 20 до 50% хозяйств. Обобществление земли, скота, проводившиеся в рамках колхозов, а также уравнивание трудовых усилий лодырей и тружеников особого энтузиазма не вызывали, и колхозы у трудолюбивых и хозяйственных крестьян популярностью не пользовались.

7 ноября 1929 г. в «Правде» была опубликована статья Сталина «Год великого перелома», в которой автор откровенно лгал, утверждая, что партии «удалось повернуть основные массы крестьянства» к коллективным хозяйствам, а также организовать «коренной перелом в недрах самого крестьянства и повести за собой широкие массы бедноты и середняков». В действительности к моменту публикации статьи даже из бедняцких хозяйств в колхозы вступили не более четверти от их общего числа. Но сталинская публикация задала тон партийно-чекистским органам, и с лёгкой руки автора весь период коллективизации получил крылатое название «великого перелома». Это и был великий перелом — перелом нормального, экономически эффективного хозяйствования на земле, традиционного крестьянского быта и миллионов человеческих судеб. Вскоре после публикации сталинской статьи состоялся очередной пленум ЦК ВКП(б), участники которого пребывали в эйфории от темпов коллективизации. При более внимательном рассмотрении реального положения дел уже определённо вырисовывалась вся убогость очередного «эксперимента» большевиков, т.к. уже к исходу осени 1929 г. катастрофически не хватало мощностей для обработки стремительно разраставшихся пахотной земли в создававшихся колхозах. Если в 1927—1928 гг. тракторами было обработано почти 50% колхозной пахотной земли, то к 1930 г. эта цифра вряд ли поднялась бы выше 15% (!). Такая диспропорция объяснялась просто: советская промышленность не могла обеспечить колхозы необходимым им количеством тракторов, в то время как площадь колхозной земли резко увеличивалась. Нажим на деревню вызвал естественное сокращение количества рабочего скота (лошадей, волов и т.п.) — пахать и возить становилось всё проблематичнее.

На горизонте замаячили спад урожайности и даже голод, но номенклатуру подобные «мелочи» мало беспокоили, т.к. главным оставалось одно — темпы социалистического преобразования деревни. В.М. Молотов — секретарь ЦК ВКП(б) по сельскому хозяйству и один из главных организаторов коллективизации — выразил уверенность в несомненной коллективизации Северного Кавказа к исходу лета 1930 г. После пленума в городах начался отбор 25 тыс. рабочих, в большинстве своём комсомольцев и коммунистов, направляемых в деревню для создания колхозов и руководства ими. «Двадцатипятитысячники», как их называли, не знали деревни и сельского хозяйства, крестьянских проблем и крестьянского быта, однако были готовы слепо и фанатично выполнить волю партии — любой ценой провести в деревне социалистические преобразования, разорить преуспевающие хозяйства, по сути дела ограбить крестьян и превратить их в покорных и равнодушных производителей сельхозпродукции. Большая часть «двадцатипятитысячников» направлялась на срок от одного до двух лет на Дон, Кубань, Украину, в центрально-чернозёмные районы РСФСР и другие зерновые регионы. Именно здесь производилась основная масса хлеба, поэтому ожидалось наиболее упорное сопротивление.

В декабре 1929 г. была создана комиссия для разработки вопросов о темпах коллективизации, которую возглавил нарком земледелия СССР Я.А. Яковлев (Эпштейн). В комиссию вошли в первую очередь представители партноменклатуры, руководившие уничтожением крестьянских хозяйств и насаждением колхозов: А.А. Андреев (Северный Кавказ), К.Я. Бауман (Московская область), С.В. Косиор (Украина), Б.П. Шеболдаев (Нижнее Поволжье), Ф.И. Голощёкин (Казахстан), И.М. Варейкис (центральные области РСФСР) и др. В зерновых районах СССР коллективизацию планировалось завершить в срок от 8 месяцев до 1,5 лет, в остальных — к завершению первой пятилетки, т.е. к концу 1933 г.

Под «сплошной коллективизацией» комиссия Яковлева подразумевала 100% принудительное включение в колхозы «бедняцких» и «середняцких» хозяйств. Хозяйства «кулаков» в колхозы не допускались; их собственность подлежала конфискации в пользу колхоза и государства, а сам «кулак» и члены его семьи подвергались различного рода репрессиям. Открытое ограбление крестьян, сопровождавшееся репрессиями, называли раскулачиванием.

21 декабря 1929 г. народы СССР впервые помпезно отметили 50-летие со дня рождения И.В.Сталина.
По выражению историка М.Я. Геллера, Cоветская страна «впервые узнала, что у неё есть Великий Вождь — организатор Октябрьской революции, создатель Красной Армии и выдающийся полководец, разгромивший армии белых и интервентов, хранитель ленинской «генеральной линии», разгромивший всех оппозиционеров, вождь мирового пролетариата и великий стратег пятилетки». Спустя неделю Сталин выступил на конференции аграрников-марксистов, объявив о начале ликвидации «кулачества» в СССР: «Вопрос стоит так: либо один путь, либо другой, либо назад — к капитализму, либо вперёд — к социализму. Никакого третьего пути нет и не может быть». Речь Сталина означала формальный конец недолговечного нэпа, который фактически исчерпал себя ещё в период хлебного кризиса 1927—1928 гг. Кроме того, вождь заявил: «Теперь мы имеем возможность повести решительное наступление на кулачество, сломить его сопротивление, ликвидировать его как класс и заменить его производство производством колхозов и совхозов. Теперь раскулачивание производится самими бедняцко-середняцкими массами, осуществляющими сплошную коллективизацию. Теперь раскулачивание в районах сплошной коллективизации не есть уже просто административная мера. Теперь раскулачивание представляет там составную часть образования и развития колхозов. Поэтому смешно и несерьёзно распространяться теперь о раскулачивании. Снявши голову, по волосам не плачут».

В тисках сталинской
коллективизации:
1930—1931 гг.

5 января 1930 г. ЦК ВКП(б) вынес постановление, согласно которому коллективизации подлежало «огромное большинство крестьянских хозяйств». Постановление грубо нарушало решение XVI партийной конференции (апрель 1929 г.), в соответствии с которым предлагалось коллективизировать не более 20%, но разве решения форумов партии не являлись фикцией перед волей её аппарата?

15 января решением Политбюро была образована новая спецкомиссия во главе с секретарём ЦК В.М.Молотовым, в которую вошли более 25 представителей номенклатуры ВКП(б), советских учреждений и центрального аппарата ОГПУ. В комиссию Молотова были кооптированы многие члены предыдущей комиссии Я.А.Яковлева: А.А.Андреев, И.М.Варейкис, Ф.И.Голощёкин, Б.П.Шеболдаев, сам Яковлев и др. Однако в отличие от комиссии Яковлева, занимавшейся общим планированием коллективизации, комиссия Молотова разработала конкретные предложения по «ликвидации кулачества», сводившиеся к следующему.

1. Отмена действия закона об аренде и применении наёмного труда — тем самым у «кулаков» выбивалась экономическая основа их хозяйства. Они больше не могли пользоваться собственным земельным наделом («аренда») и нанимать односельчан для его обработки («наёмный труд»).

2. Насильственное изъятие собственности: орудий производства, скота, хозяйственных и жилых построек, предприятий по переработке сельхозпродукции (мельниц и пр.), продовольственных, фуражных и семенных запасов.

3. Всё «кулацкое население» разбивалось на III категории: отнесённые ОГПУ и местным совпартактивом к I категории («контрреволюционный актив») — этапировались в концлагеря или подлежали расстрелу; отнесённые ко II категории — депортировались в отдалённые местности СССР; отнесённые к III категории — выселялись за пределы колхоза, проводившего раскулачивание.

30 января 1930 г. предложения комиссии Молотова были оформлены секретным постановлением Политбюро ЦК ВКП(б), явившимся одним из важнейших документальных оснований коллективизации. По I категории планировалось этапировать в концлагеря или расстрелять 60 тыс. человек, по II категории планировалось депортировать на север СССР, в Сибирь, на Урал, в Казахстан 245 тыс. человек. При депортации несчастным оставлялись лишь «самые необходимые предметы домашнего обихода, элементарные средства производства» (топор, лопата и т.п.), «минимум продовольствия». Деньги подлежали конфискации, на каждую семью разрешалось оставить не более 500 руб. (т.е. в среднем менее 100 руб. на человека, меньше месячной зарплаты). Отобранная у крестьян собственность поступала в фонды колхозов, часть конфискованного получало государство в качестве «возмещения долгов от кулачества». Дома «кулаков» превращались в избы-читальни, помещения сельсоветов, деревенские клубы, школы или общежития для колхозников. На колхозы возлагалась ответственность за засев «кулацкого» земельного надела и сдачу государству соответствующего количества сельхозпродукции. Грабежу подлежали и все вклады «кулаков» в сберкассах. Одновременно Политбюро приняло решения о закрытии сельских церквей и молитвенных домов, об увеличении штатов и войск ОГПУ, о запрете «кулакам» свободно переселяться из района проживания и распродавать своё имущество, о выделении спецэшелонов для этапирования спецпереселенцев к местам депортации и т.д. Вышеперечисленные мероприятия коснулись первоначально зерновых районов, а затем — территории всей страны.

Из перечня представителей высшей номенклатуры ВКП(б) и органов ОГПУ виновными в планировании и организации преступлений в отношении крестьянства в 1929—1930 гг. следует назвать следующих лиц: членов Политбюро К.Е.Ворошилова, М.И.Калинина, В.В.Куйбышева, В.М.Молотова (Скрябина), А.И.Рыкова, Я.Э.Рудзутака, И.В.Сталина (Джугашвили), М.П.Томского (Ефремова); секретарей крупных территориальных комитетов ВКП(б), а также представителей советских органов власти и юстиции, практически организовывавших выполнение постановления Политбюро: И.М.Варейкиса, В.Я.Чубаря, Ф.И.Голощёкина, Б.П.Шеболдаева, Р.И.Эйхе, Н.В.Крыленко, И.А.Зеленского, И.Д. Кабакова, Ф.Г.Леонова, М.О.Разумова, П.П.Постышева, Л.Б.Рошаля, А.А.Андреева, И.А.Спирова, М.М.Хатаевича, Я.А.Яковлева (Эпштейна), П.И.Стучку, Н.А.Кубяка и др.; руководителей центрального аппарата и подразделений в системе органов ОГПУ СССР: В.Р.Менжинского, Г.Г.Ягоду, Л.М. аковского (Штубиса), Е.Г.Евдокимова, Я.С.Агранова (Соринзона), Т.Д.Дерибаса, Я.К.Ольского-Куликовского, Д.Я.Кандыбина, Г.Е.Прокофьева, Г.Я.Рапопорта, П.Г.Рудя, В.И.Музыканта, Л.Г.Миронова, Г.П.Матсона и др.

К февралю коллективизация вовсю набирала обороты, постановление Политбюро от 30 января лишь подхлестнуло её и фактически узаконило невиданный произвол, творимый в отношении крестьянства представителями райисполкомов, местных комитетов партий, сельсоветов и уполномоченными райотделов ОГПУ. Заведующий отделом агитации ЦК ВКП(б) Г.Н. Каминский, обращаясь к территориальным советским и партийным органам, цинично заявил: «Если в некотором деле вы перегнёте и вас арестуют, то помните, что вас арестовали за революционное дело». Создание крупных колхозных хозяйств, объединявших зачастую по несколько сёл и деревень, превращалось в полную профанацию, т.к. обрабатывать образовавшуюся огромную пахотную площадь было нечем — к весне 1930 г. в зерновых районах 1 трактор приходился на 10—15 колхозов, а в остальных — на 50—60 колхозов.

Как же происходил процесс раскулачивания?

«Кулаков», отнесённых к подрасстрельной «I категории», арестовывали уполномоченные ОГПУ и организовывали доставку арестованных в окружной, областной или краевой отдел ГПУ, где решалась их судьба: лагерь или расстрел. Во многих зерновых районах СССР и, в частности, на Северном Кавказе в бывших областях казачьих войск массовые аресты «кулаков I категории» начались в ночь с 5 на 6 февраля, в Донецком и Шахтинско-Донском округах — с 24 на 25 февраля. Всего за три недели с 6 по 26 февраля только по Северному Кавказу и Дагестану чекисты арестовали более 26 тыс. «кулаков» — «глав кулацких хозяйств», а к концу февраля по СССР — более 62 тыс. человек! Заодно по старой чекистской традиции арестовывались монахи, священники, деятельные прихожане, бывшие помещики и дворяне, белогвардейцы и т.д. Семьи арестованных ОГПУ «кулаков» автоматически относились к следующей категории. За период с января по апрель органы ОГПУ арестовали по политическим мотивам 141 тыс. человек (в том числе «кулаков» — 80 тыс.), а за май — сентябрь — 143 тыс. человек (в том числе «кулаков» — 45 тыс.). Всего за 1930 г. через «тройки» органов ОГПУ прошло почти 180 тыс. человек, из которых около 19 тыс. были осуждены к расстрелу, и около 100 тыс. — к заключению в тюрьмах и лагерях.

Списки «кулаков II категории» составлялись на общем собрании колхозников и утверждались райисполкомами — исполнительными органами местных Советов. Порядок выселения за пределы колхоза «кулаков III категории» определяли местные исполнительные органы советской власти. Здесь открывался небывалый простор для сведения личных счётов, удовлетворения чувства зависти и мести лодырями и деревенскими пьянчугами по отношению к более трудолюбивым хозяйственным соседям. Массовое раскулачивание на Украине, Северном Кавказе, в Поволжье, Центрально-Чернозёмном районе, на Урале началось в начале февраля 1930 г. Выполняя процентную «норму по раскулачиванию», действовали без особого разбора: в Курском округе из 9 тыс. раскулаченных почти 3 тыс. составляли середняки, около 500 — семьи военнослужащих РККА и т.д. В Льговском округе более 50% раскулаченных оказались середняками и семьями красноармейцев. В одном Хопёрском округе оказались раскулачены более 3  тыс. середняков и 30 бедняков (!). Холмогорский район за первые 10 дней марта «коллективизировался» с 9 до 93% (!).

Имущество и вещи раскулаченных тут же складывались у церкви, продавались с торгов, часы, шубы покупали за бесценок местные коммунисты и активисты колхоза. Подобные безобразия творились на всей территории страны.

Местный колхозный актив, члены ВКП(б) и комсомольцы вместе с представителями райисполкомов, райкомов партии проводили опись имущества, затем семья «кулака», насчитывавшая в среднем от 5—6 до 10—12 человек, выгонялась из дома на улицу с минимальными пожитками и в кратчайший срок отправлялась на ближайшую железнодорожную станцию в общей колонне таких же несчастных. Дорвавшийся до дармового, недоступного ранее добра, колхозный актив отбирал у раскулачиваемых валенки, полушубки, шапки, платки, шали, перины, подушки, посуду, детские игрушки и матрасики — всё, что ценилось, вплоть до женского нижнего белья. По выражению одной коммунистки, участвовавшей в раскулачивании, «оставляли их в чём мать родила». По донесениям органов ГПУ, в Смоленской области лозунгом многих бригад по раскулачиванию стали слова: «Пей и ешь — всё наше!» Одно из самых пронзительных свидетельств рисует следующую картину раскулачивания в средней полосе РСФСР.

«Было мне тогда четыре года, когда пришли раскулачивать моих родителей. Со двора выгнали всю скотину и очистили все амбары и житницы. В доме выкинули всё из сундуков, отобрали все подушки и одеяла. Активисты тут же на себе стали примерять отцовские пиджаки и рубашки. Вскрыли в доме все половицы, искали припрятанные деньги и, возможно, золото. С бабушки (она мне приходилось прабабушкой, ей было больше 90 лет, и она всегда мёрзла) стали стаскивать тулупчик. Бабушка, не понимая, чего от неё хотят активисты, побежала к двери, но ей один из них подставил подножку, и когда она упала, с неё стащили тулупчик. Она тут же и умерла.

Ограбив нас и убив бабушку, пьяные уполномоченные с активистами, хохоча, переступили через мёртвое тело бабушки и двинулись к нашим соседям, которые тоже подлежали раскулачиванию, предварительно опрокинув в печи чугуны со щами и картошкой, чтобы мы оставались голодными. Отец же стал сколачивать гроб из половиц для бабушки. В голый и разграбленный наш дом пришли женщины и старушки, чтобы прочитать молитвы по новопреставленной рабе Господней. Три дня, пока покойница лежала в доме, к нам ещё не раз приходили уполномоченные, всякий раз унося с собой то, что не взяли ранее, будь то кочерга или лопата. Я сидела на окне и караулила — не идут ли опять активисты. И как только они появлялись, быстро стаскивала со своих ног пуховые носочки, которые мне связала моя мама и прятала под рубашку, чтобы их у меня не отняли.

В день, когда должны были хоронить бабушку, в наш дом ввалилась пьяная орава комсомольцев. Они стали всюду шарить, требуя у отца денег. Отец им пояснил, что у нас уже всё отняли. Из съестного в доме оставалось всего килограмма два проса, которое мама собрала в амбаре на полу. Его рассыпали в первый день раскулачивания из прорвавшегося мешка, который тащили пьяные комсомольцы. Пока они рылись в доме, мама незаметно сунула в гроб, под голову мёртвой бабушки, наш последний мешочек с просом. Активисты, не найдя в доме денег, стали их искать в гробу у покойницы. Они нашли мешочек с просом и забрали его с собой».

Стоимость имущества, заносимая в опись, очень часто при раскулачивании занижалась, это позволяло местным активистам затем продавать награбленное по цене, приближенной к рыночной, или занижать реальный доход колхоза, полученный после раскулачивания. Так, например, в 1930 г. в Донском округе стоимость лошади по описи составляла 3—10 руб., а реальная рыночная цена — 60—70 руб., коровы — 3—4 руб., а рыночная — 30—40 руб. и т.д. Для крестьян, сочувствовавших раскулаченным или сопротивлявшихся коллективизации, чьё материально-имущественное положение никак не позволяло их хозяйства считать «кулацкими», колхозным активом был придуман специальный ярлык: подкулачник. Как легко догадаться, подкулачником мог стать каждый крестьянин, если в отношении его лояльности советской власти и колхозному строительству существовали какие-то сомнения. Начальник ГПУ Украины Б.А.Балицкий в письме от 25 февраля 1930 г. на имя Г.К. Орджоникидзе писал, что при проведении раскулачивания в Николаевском округе некоторые коммунисты и комсомольцы отказывались от проведения раскулачивания, «а один комсомолец сошёл с ума при проведении этой операции». Прочитав сообщение, Орджоникидзе пометил: «Интересное письмо». Сталин написал сверху: «В архив».

На узловых станциях мужиков, детей, женщин, стариков и старух грузили, словно скот, в товарные теплушки и отправляли в Среднюю Азию, Казахстан, Коми, на Урал, в Сибирь. Везли неделями без хлеба, пищи и воды, по приезде поселяли в голую степь и предлагали устраиваться как угодно. Работы, медицинской помощи, жилья, продуктов — ничего не было, раскулаченные умирали сотнями, особенно маленькие дети и старики. Так осуществлялся форменный геноцид, жертвой которого становилась самая трудолюбивая и крепкая часть крестьянства. Только к лету 1930 г. было ограблено и разорено более 320 тыс. крестьянских хозяйств, присвоено имущества на сумму более 400 млн руб. Кроме того, не менее 100 тыс. хозяйств «самораскулачились» — крестьянские семьи успели распродать, порой за бесценок, нажитое имущество и бежать от арестов и депортации в города и на стройки. За февраль—апрель 1930 г. насильственной депортации из мест своего проживания в отдалённые районы СССР подверглись почти 350 тыс. человек.

Поскольку в постановлениях Политбюро не содержалось чёткого определения понятия «кулак», это обстоятельство привело к тому, что геноцид против крестьянства принял сразу же гораздо более широкие масштабы, чем это предусматривалось планами. В «кулаки», со всеми вытекающими последствиями, мог быть записан каждый крестьянин: кто хоть самый короткий срок использовал рабочую силу односельчан, не желал идти в колхоз, высказывал сомнения в его экономической эффективности, имел личные счёты с уполномоченными по хлебозаготовкам, односельчанами, представителями райисполкома или чем-то не угодил уполномоченному ОГПУ. Слово «кулак» превратилось в клеймо, означавшее одно: конфискацию имущества, разорение, полный слом прежнего быта, депортацию, бесконечные лишения и мытарства для детей и внуков, а может быть — концлагерь или расстрел. Расстрелы проводились по приговорам внесудебных органов — так называемых троек из представителей ОГПУ, партийных и советских органов. Трупы закапывали в балках, оврагах, заброшенных колодцах и шахтах, часто небрежно. Иногда могильники вскрывались по весне и обнаруживались местными жителями, ничего не знавшими о судьбе арестованных односельчан.

Одновременно с коллективизацией усиливалось налоговое давление на крестьян, сохранявших единоличное (индивидуальное) хозяйство. Зачастую для уплаты всех видов налога крестьянин должен был распродать бoльшую часть имущества, что автоматически вело к разорению, и, таким образом, единственным выходом для него оставалось вступление в колхоз. Во многих районах сплошной коллективизации ретивые уполномоченные, увлечённые перспективой моментального внедрения социалистического общежития в деревне, при помощи инструкций обкома ВКП(б) и нагана добивались при создании колхозов обобществления (т.е. передачи в общественное, коллективное, пользование) огородов, садиков, кур, гусей, уток, коз, готовились к обобществлению изб и одежды. Основным видом коллективного хозяйства, таким образом, всё чаще становилась коммуна, лишавшая крестьян остатков последнего личного имущества. Зимой 1930 г. непосредственной реакцией на бесчинства советского партийного и колхозного актива стал всплеск вооружённого сопротивления. К марту выявилась и полная утопичность планов обработки образовавшихся гигантских колхозных латифундий ввиду отсутствия тракторов. Сопровождавшие коллективизацию падёж и забой скота вкупе с отсутствием техники грозили сорвать весенний сев и оставить страну без хлеба. Развёртывание повстанческого движения во многих зерновых районах страны и угроза голода в городах могли привести к революционному взрыву и свержению советской власти. Поэтому Сталин решил временно снизить темпы коллективизации.

2 марта 1930 г. в «Правде» появилась статья Сталина «Головокружение от успехов», в которой автор свалил всю вину за творившийся произвол на местные партийные и советские органы, попытавшись сохранить лицо центрального аппарата ВКП(б). Одновременно Сталин неуклюже попытался опровергнуть принудительный характер внедряемой колхозной системы, выдавая его за добровольный и ненасильственный. Главным видом коллективного хозяйствования лидер ВКП(б) объявил не коммуну, а артель, в которой у крестьян сохранялось минимальное имущество, не подлежавшее передаче в собственность колхоза: мелкие птица и скот, приусадебный участок, дом и т.п. Особо Сталин подчёркивал добровольность основы развёртывания колхозов. Многие утомлённые непрерывной коллективизацией уполномоченные и «двадцатипятитысячники» были ошарашены столь специфической «благодарностью» товарища Сталина, в одночасье превратившего их из героев социалистического строительства в «козлов отпущения», последовали даже письменные протесты. Но Сталину были безразличны душевные переживания мелких исполнителей. Требовалось снизить накал политической ситуации.

Реакцией коллективизированного крестьянства на программную статью Сталина стал развал колхозов при полной растерянности местного советско-партийного актива, не представляющего себе, как реагировать на новое колебание «генеральной линии». Наиболее вопиющие зверства и безобразия, творившиеся рьяными исполнителями партийных инструкций, с лёгкой руки Сталина назвали «перегибами», за которыми стояли сотни тысяч сломанных и растоптанных человеческих судеб. Однако никакого реального исправления перегибов не последовало. Действительно, кое-кого из наиболее одиозных личностей, участвовавших в раскулачивании в Сибири, на Северном Кавказе, предали показательному суду, но вскоре амнистировали. При рассмотрении многочисленных жалоб на необоснованные раскулачивание и депортацию, захлестнувших потоком центральные органы власти, таковыми признавалось не более 10%. Из спецпереселенцев назад вернулись немногие (семьи красноармейцев, бывших красных партизан и т.п.), при этом имущества им никто не вернул. Политбюро и не ставило целью искупить вину перед пострадавшими — речь шла лишь о том, чтобы предупредить неизбежный общественный взрыв, выпустив пар.

Крестьяне же восприняли статью в качестве разрешения покидать постылые артели и буквально побежали из них. Весной—летом 1930 г. из колхозов вышло более 2/3 крестьянских хозяйств, загнанных туда насильно. Остались лишь те, для кого по собственной безхозяйственности вопрос о пребывании или непребывании в колхозе не имел значения.

Процент коллективизированных крестьянских хозяйств
в 1929—1930 гг.

Против колхозов, ставших символом нищеты и разорения, выступали не только середняки, но и многие бедняки. Группа середняков и бедняков Александровского округа Московской области писала в «Крестьянскую газету»: «Нам велят идти в колхоз, но мы в колхоз не хотим, т.к. не видим в нём ничего хорошего». Массовый выход из колхозов весной—летом 1930 г. не поколебал уверенности сталинского руководства в достижении поставленной цели. Однако теперь главный упор был сделан на экономические, а не на репрессивные методы принуждения. Перед крестьянином-единоличником был поставлен недвусмысленный выбор: либо колхоз, либо полное разорение непосильными налогами. Одновременно в деревню направлялись новые группы коммунистов-агитаторов (вербовочные бригады), призванные убеждать единоличников вступать в колхозы. В итоге за первое полугодие 1931  г. разными способами в колхозы было вовлечено более 7 млн хозяйств, доля коллективизированных хозяйств превысила 50% от их общего числа. В основных зерновых районах (Украинская степь, Северный Кавказ, Нижняя Волга, Крымская степь, частично Заволжье) ЦК ВКП(б) констатировал завершение коллективизации к июню 1931 г. В 1931 г. с учётом всех видов налогов крестьянское единоличное хозяйство платило при совокупном годовом доходе:

от 500 до 700 руб. — налог от 300 до 630 руб.;

от 700 до 1 тыс. руб. — налог от 750 до 840 руб.;

2 тыс. рублей — налог 2340 руб.;

3 тыс. руб. — налог 3840 руб.;

5 тыс. руб. — налог 7440 руб.

Другим эффективным методом экономического давления на крестьян стал резкий рост планируемых объёмов хлебозаготовок. Если в 1930 г. план хлебозаготовок составил 9,7 тыс. пудов зерна, то в 1931 г. — уже более 1,5 млн, а в 1932 г. — около 2 млн пудов и это притом, что урожайность в результате социалистических экспериментов с 1928 г. неуклонно падала! Заготовки ложились тяжёлым бременем и на хозяйства колхозников, и на хозяйства единоличников, при этом заготовительными органами хлеб изымался подчистую, включая и тот, что предназначался на семена. Колхозникам, естественно, приходилось легче, чем единоличникам, но ненамного. Уполномоченные по заготовкам требовательно понукали: «Без рассуждений… выполняйте план хлебозаготовок. О продовольствии и семенах будет суждение после выполнения хлебозаготовок». Следующим методом, стимулировавшим коллективизацию, стало постепенное возобновление массовых депортаций «неблагонадёжного» населения деревень, сёл и станиц в отдалённые районы СССР — на этот раз тех, кто не мог выполнять непосильный план хлебозаготовок. Так, в январе—феврале 1931 г. с Северного Кавказа Полномочным Представительством ОГПУ было выселено 9 тыс. хозяйств: операция дала необходимый «эффект» — в колхозы тут же записалось 5,5 тыс. хозяйств единоличников.

После зимы 1930 г. новый этап раскулачивания и депортаций начался в марте 1931 г., затронув Сибирь, Украину, Поволжье, Центрально-Чернозёмную область, Среднюю Азию, Дальний Восток, Белоруссию, Казахстан, Северный край, Ленинградскую, Московскую и Ивановскую области, Нижегородский край, Башкирию, Татарию и продолжался до конца года. В 1930—1931 гг. депортации подверглось более 380 тыс. крестьянских семей (более 1,8 млн человек). Больше всего оказалось депортированных с Украины (около 64 тыс.), из Западной Сибири (более 52 тыс.), с Северного Кавказа (более 38 тыс.), Нижней Волги (около 31 тыс.) и т.д.

Вопреки распространённым представлениям, депортации продолжались и в 1932 г., и в 1933 г., и далее — вплоть до Второй мировой войны. Обосновывались они «сопротивлением разгромленного кулачества колхозному движению трудящихся крестьян». Всего в 1930—1940 гг. в отдалённые районы СССР из мест постоянного проживания, не считая переселений внутри краёв и областей, были принудительно депортированы в качестве «кулаков» и членов «кулацких» семей более 2,1 млн человек. Смертность среди спецпереселенцев в 1932— 1935 гг. составляла 25%, рождаемость 6%. К концу 1932 г. коллективизация в целом завершилась, охватив почти 65% крестьянских хозяйств и 80% посевных площадей. Она необратимо изменила и создала принципиально новые условия жизни крестьян, которые саркастически называли эту новую жизнь «ВКП(б)» — «вторым крепостным правом (большевиков)».

Темпы коллективизации и процент
крестьянских хозяйств в колхозах

Практика колхозного хозяйствования.
Советский колхоз в 1931—1933 гг.

Колхоз ни в коем случае не был формой самоорганизации крестьян, как, к примеру, кооператив. Кооператив подразумевал добровольное объединение крестьянами сил и капиталов для совместной обработки земли и распоряжения полученной продукцией. Прибыль в кооперативе делилась в соответствии с внесёнными средствами и приложенными усилиями. Владельцами кооператива были его учредители. В отличие от кооператива, колхоз был принудительной формой организации труда в сельском хозяйстве, навязанной государством для более эффективной и безнаказанной эксплуатации крестьян, а также для контроля за их бытом, поведением и материальным уровнем жизни. Колхоз (а де-факто в его лице — государство) присваивал себе хозяйственные постройки, рабочий скот, средства обработки земли, трудовые усилия и право на землепользование крестьян и лишал его малейшей возможности свободно распоряжаться перечисленными ресурсами. Существование вне колхоза в 1930—1933 гг. вело ли бо к раскулачиванию, либо к полному разорению непосильными налогами.

В феврале 1932 г. ЦК ВКП(б) принял очередное постановление, окончательно определившее форму организации труда в колхозах. Основным исполнителем колхозного производства становилась бригада. Их могло быть несколько, в зависимости от численности колхоза. Каждая бригада на год имела свой постоянный состав колхозников и трудилась на порученных ей правлением участках работ. По необходимости бригаде могли выделяться скот, машины, сельхозинвентарь, за состояние которых она отвечала. Весной 1932 г. постоянные бригады в целом по СССР возникли уже в 65—70% колхозов, но реально в них ещё очень долго царили неразбериха, плохая организация учёта, обезличивание труда каждого члена бригады и т.п. Труд бригад оплачивался сдельно — т.е. в зависимости от выполненного задания. Мерой оплаты труда каждого колхозника стал трудодень — за каждый вид работ колхознику начислялся его бригадиром в личный табель (учётную книжку) один или несколько трудодней. 1 трудодень колхозника в 1932 г. оплачивался государством в размере 15—20 коп. (или 2—3 коп. от 1 рубля золотом), что являлось ничтожной суммой. Однако накопленные трудодни не превращались в реальные деньги. В зависимости от суммы накопленных трудодней, правление колхоза обычно распоряжалось выдавать из колхозного фонда некоторое количество либо продуктов, либо полусгнившего зерна. С 1933—1934 гг. в колхозах Белоруссии, РСФСР и Украины выдавали в год по трудодням примерно 2,5 центнера зерна весьма посредственного качества — т.е. на месяц на семью приходился в среднем 21 кг, из которых приходилось часть отдавать домашним животным. От полного голода с трудом спасал индивидуальный участок. Навязав деревне колхозную систему, власти вернули крестьян к примитивному натуральному хозяйству.

7 августа 1932 г. был принят жестокий и печально знаменитый закон «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной социалистической собственности». Закон предусматривал применение к «расхитителям социалистической собственности» расстрела с конфискацией имущества, а при смягчающих обстоятельствах — лишение свободы на срок не ниже 10 лет с конфискацией имущества. Универсальность бесчеловечного юридического постановления, прозванного «указом семь-восемь», узаконила и расширила террор государства против граждан СССР, т.к. почти что каждого можно было обвинить в «расхищении социалистической собственности». Работница с фабрики, укравшая катушку ниток («80 метров пошивочного материала»), или полуголодный колхозник, подбирающий оставшиеся после уборки хлеба колоски, чтобы спасти детей от голодной смерти, стали жертвами этого закона. Было осуждено много колхозников, действительно подбиравших колоски после уборки хлеба, поэтому он получил ещё одно название — «закон о колосках». По подсчётам доктора юридических наук Ю.И. Стецовского, за время действия драконовского постановления арестам «за колоски» подверглись не менее 1,5 млн крестьян.

В декабре 1932 г. в СССР были введены внутренние паспорта, ставшие важнейшим идентификационным документом личности.

Без паспорта человек не мог переехать в другой город, устроиться на работу, зарегистрироваться по месту жительства, поселиться в гостинице. Колхозники паспортов на руки не получили, их документы хранились в правлении колхоза. Тем самым они оказались прикреплены к своему колхозу и не могли покинуть его по собственному желанию. Свобода передвижения ограничивалась. В январе 1933 г. при машинно-тракторных станциях (МТС), от которых колхозы зависели полностью, появились политические отделы, осуществлявшие контроль за настроениями и дисциплиной колхозников, «расхитителями социалистической собственности», находившиеся в тесном контакте с местными органами ГПУ.

Политотделы, с одной стороны, исполняли контролирующие функции, а с другой — занимались фальсификацией дел и провоцированием репрессий против потенциально недовольных условиями быта и труда. Не только «сбор колосков», но и плохая работа могли привести к вызову в политотдел с самыми печальными последствиями.

В колхозах царил произвол со стороны правления и председателей. Выборы правления, хотя и происходили на общем собрании, но являлись фикцией, т.к. местные партийные и советские органы располагали неограниченными средствами давления на колхозников и практически всегда обеспечивали «избрание» необходимых кандидатур. Ужасной с точки зрения последствий особенностью колхозной жизни были обесценивание труда, личной инициативы и всеобщая социалистическая «уравниловка». Труд бездельника-пьяницы и добросовестного крестьянина оценивался одинаково, не говоря уже о том, что первоначальный вклад каждого в колхозный фонд был разным. Колхозные зерно, инвентарь, скот воспринимались как ничейные, что вызывало и соответствующее отношение вплоть до откровенного воровства. Тем самым снижалась культура обработки земли, исчезали знания, опыт, семейные традиции, простое умение работать, что не просто подрывало экономику, но и истребляло крестьянское сословие в России на поколения вперёд.

Ученик профессора И.А. Ильина, русский зарубежный социолог Р.Н. Редлих так оценивал реалии колхозной жизни в СССР: «Крестьянин первых лет коллективизации чувствовал себя ограбленным и порабощённым, но внутренне оставался прежним крестьянином, только с жестоко травмированной психикой. В последующие годы в этой психике произошёл ряд глубоких структурных изменений. В этом направлении действовало два основных фактора. Во-первых, в связи с индустриализацией страны и ликвидацией безработицы для части колхозного населения открывалась возможность уйти в город. Это было настоящее бегство из колхоза. В дальнейшем беглецы превратились в рабочих. Вторым фактором была совершенно новая организация труда в деревне. Теперь каждый крестьянин был ответствен перед начальством за порученные ему элементы или участок работы; не он являлся творцом хозяйственного плана, который спускался сверху и в казённом порядке одобрялся собранием колхозников. Крестьянин оказался прикреплённым к частице хозяйства, к одному какому-нибудь процессу (доярки, свинарки). От хозяйственного крестьянского универсализма не осталось и следа. Теперь не редкость встретить крестьянина, который не умеет запрячь лошадь, не знает, как за нею ухаживать, не всякий умеет косить и никто не умеет самостоятельно вести хозяйство в значительных масштабах. Так наметилась возможность перерождения психики крестьянина-собственника в психику потомственного батрака».

Для закупки техники и инвентаря многие колхозы были вынуждены брать кредиты у государства, но по собственной неумелости и бесхозяйственности оказывались в долгах. Бесконечные поборы, рост хлебозаготовок, обесценивание труда и отсутствие личной заинтересованности в нём у колхозников не позволяли колхозу рассчитаться с долгами. Но это было ещё не всё. Колхозы оказались инструментом ещё более жестокой эксплуатации крестьянина со стороны государства по сравнению с частным хозяином. Эти хозяйства выполняли обязательный план сдачи сельхозпродукции государству, независимо от урожайности и своего состояния. И размеры поставок, и закупочные цены устанавливались государством. За 1 пуд (16 кг) хлеба крестьянин в 1932 г. получал от государства 1,5—2 руб., при том что метр необходимого крестьянину ситца тоже стоил 1,5 руб. Состояние коллективизированной деревни наиболее ярко отразилось в одном из документов антисталинской оппозиции 1932 г.: «В деревне отбирается почти даром: хлеб, мясо, шерсть, кожа, лён, куры, яйца и пр., всё это стягивается в голодающие города и продаётся за полцены за границу. Деревня превращена в самый худший вид колонии. Товаров в деревне нет; в то же время домотканую одежду и обувь приготовить не из чего, ибо лён, шерсть, кожа отобраны, а скот вырезан и передох от плохого ухода и отсутствия кормов. Лапти стали остродефицитным товаром».

Невыполнение поставок считалось государственным преступлением. Не менее 20% от урожая забирали себе МТС за предоставление обрабатывающей техники и машин. Постоянное увеличение центральными советскими органами планов хлебосдачи вело к полному уничтожению колхозных зерновых запасов. При невыполнении плана в счёт хлебопоставок забирался даже хлеб, заработанный колхозниками на трудодни. Выгребая последнее зерно, представители советских и партийных органов, ответственных за выполнение плана, не останавливались перед избиениями и пытками не только единоличников, но и колхозников. Столь преступное выполнение плана по хлебозаготовкам неизбежно провоцировало массовый голод в стране. Наиболее страшным свидетельством о колхозной реальности остаются опубликованные письма М.А. Шолохова, адресованные в 1931—1933 гг. на имя И.В. Сталина.

Из письма от 16 января 1931 г.

«Лошади и быки осенью 1930 г. с подножного корма перешли на питание соломой и мякиной […] Скот из пахоты вышел донельзя истощённым и когда, вместо обычного корма, его поставили на солому, он дошёл до пределов истощения и в декабре от бескормицы начал дохнуть. […] В колхозе “Красный Маяк” Миллеровского района (колхоз считается примерным!) из 65 лошадей издохло 12. Ездят только на 4, остальные лежат. В Новопавловском колхозе Кашарского района в 1-й бригаде из 180 лошадей, насчитывавшихся осенью 1930 г., к 12 января этого года осталось 67 лошадей […] По Вёшенскому району быков и лошадей издохло более 1 тыс. штук… создаётся самая непосредственная угроза весенней посев-кампании. […] Это явление не единичное и им поражены подавляющее большинство колхозов».

Из письма от 4 апреля 1933 г.

«Вёшенский район, наряду со многими другими районами Северо-Кавказского края, не выполнил плана хлебозаготовок и не засыпал семян… Сейчас умирают от голода колхозники и единоличники; взрослые и дети пухнут и питаются всем, чем не положено человеку питаться, начиная с падали и кончая дубовой корой и всяческими болотными кореньями. […] Вёшенский район не выполнил плана хлебозаготовок… потому, что плохо руководит краевое руководство. […] Вместо намечавшихся… 22 тыс. тонн хлебозаготовок Шеболдаев предложил сдать 53 тыс. тонн […] Овчинников… дал официальную установку парторганизации: ”Хлеб взять любой ценой! Дров наломать, но хлеб взять!” Установка подхватывается районной газетой ”Большевистский Дон”. В одном из номеров газета даёт ”шапку”: “Любой ценой, любыми средствами выполнить план хлебозаготовок и засыпать семена!”

В Плешаковском колхозе два уполномоченных райкома Белов и другой… колхозников сначала допрашивали, а потом между пальцами клали карандаш и ломали суставы, а затем надевали верёвочную петлю и вели к проруби в Дону топить. […] В Грачёвском колхозе уполномоченный райкома при допросе подвешивал колхозниц за шею к потолку, продолжал допрашивать полузадушенных, потом на ремне вёл к реке, избивал по дороге ногами, ставил на льду на колени и продолжал допрос.

О работе уполномоченного или секретаря ячейки Шарапов (уполномоченный крайкома, директор завода ”Красный Аксай”) судил не только по количеству найденного хлеба, но и по числу семей, выкинутых из домов, по числу раскрытых при обысках крыш и разваленных печей. “Детишек ему стало жалко выкидывать на мороз! Расслюнявились! Кулацкая жалость его одолела! Пусть как щенки пищат и дохнут, но саботаж мы сломим!”, — распекал на бюро райкома Шарапов секретаря ячейки Малаховского колхоза за то, что тот проявил некоторое колебание при массовом выселении семей колхозников на улицу. За полтора месяца из 1500 коммунистов было исключено более 300 человек. Исключали, тотчас арестовывали, снимали со снабжения как самого арестованного, так и его семью. Не получая хлеба, жены и дети арестованных коммунистов начинали пухнуть от голода и ходить по хуторам в поисках “подаяния”. По Вёшенскому району: Хозяйств — 13 813. Всего населения — 52 069. Число арестованных… — 3128. Из них приговорено к расстрелу — 52.

Выселение из дома и распродажа имущества производилась простейше: колхозник получал контрольную цифру сдачи хлеба, допустим 10 центнеров. За несдачу его исключали из колхоза… Было официально воспрещено остальным колхозникам пускать в своих дома ночевать или греться выселенных. Им надлежало жить в сараях, погребах, на улицах, в садах. Население было предупреждено: кто пустит выселенную семью — будет сам выселен с семьей. […] 1090 семей при 20-градусном морозе изо дня в день круглые сутки жили на улице […] Председатели сельсоветов и секретари ячеек посылали по улицам патрули, которые шарили по сараям и выгоняли семьи выкинутых из домов колхозников на улицы…Сплошной детский крик стоял над проулками. Да разве же можно так издеваться над людьми?

Но выселение — это ещё не самое главное. Вот перечисление способов, при помощи которых добыто 593 тонны хлеба:

1) Массовые избиения колхозников и единоличников;

2) […] Колхозника раздевают до белья и босого сажают в амбар или сарай. Время действия — январь, февраль. Часто в амбары сажали целыми бригадами.

3) В Ващаевском колхозе колхозницам обливали ноги и подолы юбок керосином, зажигали, а потом тушили… В этом же колхозе допрашиваемую клали в яму, до половины зарывали и продолжали допрос.

4) В Наполовском колхозе уполномоченный райкома… Плоткин при допросе заставлял садиться на раскалённую лежанку. Посаженный кричал… тогда под него лили из кружки воду, а потом “прохладиться” выводили на мороз и запирали в амбар. Из амбара снова на плиту и снова допрашивают […] Аналогичная история происходила и в Верхне-Донском районе».

Столь бесчеловечная и преступная политика власти по отношению к собственному народу делала неизбежным рост активного сопротивления и новый виток Гражданской войны, полыхавшей с 1917 г.

Вторая Гражданская война.
Сопротивление
коллективизации
и сталинскому режиму
в 1930—1933 гг.

Резко возросший к концу 1929 г. нажим на деревню вызвал устойчивый рост сопротивления со стороны крестьян. В 1928—1929 гг. сопротивление в основном имело характер саботажа хлебозаготовок и отдельных терактов против представителей советского и партийного актива. Как только на рубеже 1929—1930 гг. недвусмысленно обозначился принудительный характер  создания колхозов, возникла новая форма — массовый забой скота. Осознавая невозможность уберечь собственное хозяйство от неотвратимого разорения, крестьяне принялись резать собственный скот и заготавливать мясо впрок, лишь бы не отдавать скотину даром государству. В кратчайший срок животноводству был нанесён непоправимый ущерб. Почти прекратились поставки мясомолочных продуктов из деревни в город, где такие продукты питания, как молоко, сметана, масло, творог, мясо, колбаса стали в начале 1930-х гг. непозволительной роскошью, дос- тупной  лишь привилегированной части населения СССР.

 

Зимой 1930 г. в связи с началом сплошной коллективизации в характере сопротивления произошли качественные изменения вплоть до перехода к открытым вооружённым выступлениям. Доведённые до отчаяния крестьяне создавали повстанческие отряды и группы, нападавшие на бригады раскулачивания и освобождавшие арестованных «кулаков», некоторые из них переходили к партизанским действиям. Вооружались подобные отряды самым примитивным оружием, вплоть до охотничьего, но, случалось, использовались винтовки, обрезы, сохранённые с 1918—1921 гг. Действия повстанцев затрудняли недостаток оружия и малочисленность организаторов. Возглавляли повстанческие группы бывшие унтер-офицеры, находившиеся на полулегальном положении белогвардейцы и даже бывшие красные партизаны, потрясённые бесчинствами властей. Повстанцы нападали на мелкие подразделения военизированной охраны ОГПУ, местные органы власти и комитеты партии, стремились к установлению связей с бойцами и командирами РККА, изолированными от событий в городских гарнизонах. Против повстанцев использовались подразделения курсантов военных школ, сводные отряды коммунистов и комсомольцев, дивизионы войск ОГПУ. Из регулярных частей РККА формировались сводные отряды, комплектовавшиеся наиболее надёжными красноармейцами и командирами, в отношении которых существовала уверенность в их лояльности по отношению к советской власти. Из опасения возможного перехода на сторону повстанцев к боевым действиям из каждого полка (1,5—2 тыс. человек личного состава) привлекались в среднем 200—300 человек. Зимой—весной 1930 г. на Дону, на Кубани, на Тереке, в Западной Сибири и даже в отдельных районах Центрально-Чернозёмной области происходили открытые вооружённые столкновения между повстанцами и военизированными формированиями советско-партийного актива, усиленными войсками ОГПУ и сводными частями РККА. В вооружённых выступлениях участвовали в разных районах тысячи человек. По данным ОГПУ за январь—апрель 1930 г. по стране произошло более 6 тыс. крестьянских выступлений, в которых участвовали почти 1,8 млн человек. (Для сравнения: к лету 1919 г. совокупная численность чинов Белых армий в России не превышала 600 тыс. человек).

Количество повстанческих крестьянских выступлений
по отдельным регионам страны зимой—весной 1930 г.

Из известных автору примеров вооружённых крестьянских и повстанческих выступлений в 1930 г. можно указать следующие.

В феврале трое суток шёл бой в Ретьевском районе Острогожского округа Воронежской области между повстанцами деревень Платово, Рассошки и курсантами полковой школы 57-го кавалерийского полка. Против повстанцев использовалась артиллерия. В Лисках повстанцы захватили оружейный склад, два пулемёта, убили председателя и представителей райисполкома. Вооружённые выступления произошли в сёлах Барашковское, Ново-Манычское, Новый Егорлык Сальского округа. В Новом Егорлыке повстанцы объявили мобилизацию лиц 1900—1905 гг. рождения. В Донецком округе отмечались попытки нападения повстанцев на склады оружия и боеприпасов 30-го полка 5-й Ставропольской кавалерийской дивизии и 83-го полка 28-й стрелковой дивизии. В горах Кубанского округа начал операции повстанческий отряд бывшего красного партизана Пшеничного.

В марте имели место вооружённые нападения на склады боеприпасов 26-го и 92-го кавалерийских, 8-го Кавказского и 66-го стрелковых полков в Северо-Кавказском военном округе на Балаклавские пороховые склады под Севастополем. На Северном Кавказе развернулись полномасштабные боевые действия между регулярными частями Северо-Кавказского военного округа (5-я Ставропольская кавалерийская дивизия СКВО) и повстанческими отрядами князей Лофа (под Баталпашинском), Адроникошвили (под Микоян-Шахаром) и др. 21 марта около 700 повстанцев под командованием офицера Лафишева попытались захватить Кисловодск и поднять восстание, но в боях 21—22 марта под городом и у горы Рим потерпели поражение от регулярных сводных частей РККА и ОГПУ. Из 349 сельсоветов Тульчинского, Могилёвского и Винницкого округов Украинской ССР 73 сельсовета подверглись разгрому крестьянами, в 81-м войскам ОГПУ было оказано вооружённое сопротивление. 12—13 марта под селом Уржум Михайловского района в Сибири произошёл кровопролитный бой между повстанцами Усть-Пристанского района и войсками ОГПУ.

В июле в Армавирском округе был разбит отряд полковника Добровольческой армии Никиты Козлова, находившегося более 10 лет на нелегальном положении вместе с дочерью и создававшего конспиративные группы для вооружённого восстания. Полковник Козлов в перестрелке с чекистами погиб. По неполным сведениям, весной 1930 г. в боях против войск ОГПУ и частей РККА погибли более 2,5 тыс. повстанцев, около 8 тыс. оказались захвачены в плен. В среднем 10—20% пленных приговаривались «тройками» ОГПУ к расстрелу.

Для подавления повстанческого движения использовались все средства, вплоть до применения авиации и артиллерии. Так, командовавший войсками СКВО И.П.Белов 6 и 19 февраля 1930 г. подписал инструкции, в которых требовал применять к иногородним и казакам волновавшихся сёл всевозможные «технические средства борьбы»: артиллерию на прямой наводке, пулемёты, гранаты, авиацию, а также комбинированные атаки пехотой и кавалерией. Белов обращал особое внимание на недопустимость общения красноармейцев с митингующими крестьянами, а при попытке крестьян уйти из села за оцепление — приказывал открывать огонь на поражение. Повстанческие отряды терпели поражение в первую очередь из-за разрозненности, отсутствия квалифицированных командных кадров и необходимого вооружения. Например, из 700 повстанцев отряда Лафишева, атаковавших 21 марта 1930 г. Кисловодск, огнестрельное оружие с ограниченным запасом патронов имели менее 300 бойцов. История этой второй гражданской войны ещё не написана и ждёт своих исследователей.

Подлинный геноцид, развязанный против большей части населения страны, не мог не отразиться на настроениях рядового и командно-начальствующего состава РККА. На рубеже 1920—1930-х гг. органы ОГПУ проводили постоянные чистки среди бойцов и командиров РККА, сопровождавшиеся арестами и расстрелами как участников, реально существовавших законспирированных антибольшевистских организаций, так и тех военнослужащих, кто потенциально мог бы возглавить сопротивление диктатуре Сталина и способствовать организации вооружённого переворота в СССР.

Протест и глухое недовольство нарастали и у части тех бойцов и командиров, которые искренне увлеклись идеями революции, осознав затем, что обещанное РКП—ВКП(б) общество социальной справедливости не имеет ничего общего с тем режимом, который сложился в стране к 1930 г. Наконец, к 1930 г. в РККА на службе находились тысячи бывших офицеров Российской Императорской армии, вступивших в РККА по разным причинам, но в большинстве своём с ужасом наблюдавших за тем, что происходило в стране на тринадцатом году «народной» власти. Среди командиров РККА были и офицеры бывших Белых армий, также не питавшие особой любви к советской власти. Кроме того, за пределами СССР находились отборные кадры военных организаций белой эмиграции, способной при необходимости мобилизовать десятки тысяч офицеров, казаков и учащихся военно-учебных заведений. Белогвардейцами из-за рубежа предпринимались попытки установления конспиративных связей и контактов с бывшими офицерами и однополчанами по Первой мировой войне, служившими в 1920-е гг. в РККА. С учётом всех вышеперечисленных обстоятельств нельзя не признать, что органы ОГПУ имели все основания опасаться возможных выступлений против власти со стороны Красной армии.

В конце января 1930 г., за несколько дней до известного секретного постановления Политбюро ЦК ВКП (б), обосновавшего проведение принудительной коллективизации, в Ленинграде, Москве, Киеве, Орле, Днепропетровске, Харькове и других городах начались массовые аресты местными органами ГПУ бывших офицеров императорской и Белых армий по так называемому объединённому делу «Весна» (именно весной 1930—1931 гг. якобы готовилось вооружённое выступление, совместно с десантом из-за границы и крестьянскими восстаниями).

Одновременно в Париже чекистами при попытке похищения 26 января 1930 г. был убит генерал от инфантерии А.П.Кутепов, возглавлявший воинские кадры белой эмиграции и разрабатывавший план крупного офицерского десанта на Северный Кавказ, намеченного на март—апрель. Всего в 1930—1931 гг. по делу «Весна» оказались арестованы более 3 тыс. офицеров, среди них известные в прошлом генералы-«военспецы» В.А.Афанасьев, А.А.Балтийский, В.Н.Гатовский, И.А.Никулин, В.А.Ольдерогге, А.А.Свечин, Е.К.Смысловский, А.Е.Снесарев и др. Арестованным вменялось в вину участие в конспиративной контрреволюционной организации и подготовке вооружённого выступления против советской власти.

Часть арестованных освободили за недоказанностью, но многие (в том числе Владимир Александрович Ольдерогге, Михаил Васильевич Лебедев и др.) были расстреляны в 1930—1931 гг. или этапированы в концлагеря и расстреляны позже.

Аресты прокатились по военно-учебным заведениям, крупным и мелким гарнизонам, отдельным воинским частям. Кроме того, аресты затронули бывших офицеров Лейб-гвардии Преображенского, Семёновского, Московского и других полков, не служивших в РККА, но проживавших в Ленинграде и Москве и поддерживавших связи с однополчанами, а также группы бывших юнкеров и воспитанников кадетских корпусов.

Особо ставилось в вину нелегальное хранение полковых знамён и прочих регалий родных воинских частей, которые их ревнители, по одному из признаний, «собирались возвратить русской национальной власти после падения большевистского режима».

Многие арестованные на первом же допросе не скрывали своего враждебного отношения к советской власти, монархических убеждений, однако отрицали участие в какой-либо контрреволюционной организации. Что скрывалось в действительности за делом «Весна», сказать и сегодня трудно. В 1956—1957 гг. дело «Весна» было объявлено фальсифицированным, но некоторые историки полагают всё же, что в этом деле тесно переплелись реальность и вымысел. Несомненным остаётся то, что многие бывшие офицеры, как служившие на момент ареста в РККА, так и не служившие, крайне враждебно относились к событиям в стране и при благоприятных обстоятельствах могли стать участниками вооружённых выступлений. Неслучайно и то, что массовые аресты бывших офицеров совпали с убийством вождя белой военной эмиграции генерала Кутепова и непосредственно предшествовали раскулачиваниям, арестам и расстрелам десятков тысяч «кулаков» в сельской местности. Независимо от арестов бывших офицеров органы ГПУ регистрировали многочисленные факты антисталинских выступлений и в частях РККА, подлинный масштаб и размах которых мы плохо себе представляем по сей день.

В феврале 1930 г. в Приволжском военном округе был арестован помощник командира 95-го стрелкового полка Смирнов, оказавшийся полковником Добровольческой армии и скрывавшийся 10 лет под чужой фамилией. При обыске в доме Смирнова чекисты изъяли 4 ящика патронов. При попытке вооружённого прорыва через границу в Польшу был задержан командир взвода 192-го стрелкового полка 64-й стрелковой дивизии Поптус.

В феврале—апреле 1930 г. младший командир Глущенко — командир взвода в 45-й стрелковой дивизии Украинского военного округа попытался объединить вокруг себя группу единомышленников, чтобы с боем прорваться на территорию Польши. От имени «Союза Освобождения» Глущенко распространил в полку несколько листовок следующего содержания: «Граждане! Большевистский террор усилился, народ терпит страдания под большевистской кабалой коммунистов. Коммунисты стали теми же двурушниками, крестьянство превращают в колонию. За оружие против коммунизма! За свободу и труд, за свободную жизнь!»

В марте 1930 г. в 74-й Таманской и 13-й Дагестанской стрелковых дивизиях Северо-Кавказского военного округа (СКВО) за контрреволюционную деятельность были арестованы 10 командиров и 9 рядовых. Все арестованные командиры в 38-м полку 13-й дивизии принадлежали к подпольной офицерской организации, т.к. являлись бывшими младшими офицерами Вооружённых Сил Юга России.

В июле 1930 г. в Новгород-Волынском чекисты раскрыли маленькую конспиративную организацию, которую возглавлял демобилизованный командир отделения 131-го стрелкового полка и член ВКП(б) Нещадименко. В группе Нещадименко находилось около 10 человек бойцов и командиров, ставивших своей целью подготовку восстания в полку и захват оружия. В том же месяце в СКВО за помощь повстанцам оружием и боеприпасами был арестован командир пулемётной роты 2-го горнострелкового полка Насибов.

В мае 1931 г. чекисты раскрыли конспиративную организацию в 12-м стрелковом полку 4-й стрелковой дивизии (Белорусский военный округ), члены которой готовили восстание в полку и собирались уйти в Польшу. Руководитель группы — начальник штаба батальона 12-го полка Люцко — погиб в перестрелке с чекистами за несколько километров до границы.

29 июля 1931 г. вспыхнуло вооружённое восстание доведённых до отчаяния спецпереселенцев на VII участке Парбигской комендатуры (бассейн р. Чая, притока Оби, Чаинский район, территория нынешней Томской области; в 1931  г.— район северных комендатур Сиблага), где жили высланные из Кузбасса и Алтая. Около 1,5 тыс. повстанцев захватили одну из поселковых комендатур и продержались до 2 августа, когда сводные отряды милиции, ОГПУ и совпартактива подавили восстание. Погибли около 100 повстанцев и 4 карателя. Около 140 активных участников восстания были приговорены к разным мерам наказания. После восстания в сентябре 1931 г. в Чаинском районе по заявлению секретаря местного РК партии А.Осипова 36 тысячам «кулаков и кулачат» выдавали по 100 гр. хлеба на семью (!). Вероятно, во времена коллективизации это было одно из первых применений голода как репрессии.

Секретно-политический отдел (СПО) ОГПУ в спецсправке от 5 августа 1932 г. отмечал, что с весны 1932 г. увеличился рост выходов из колхозов по стране в целом. По неполным данным за апрель—июль 1932 г., 509 колхозов (17 456 хозяйств) распалось совершенно, около 60 тыс. хозяйств вышли из колхозов. Сохранялась тенденция к росту массовых антиколхозных выступлений (949 случаев за апрель—июнь против 576 в январе—марте). В перечне тревожных регионов лидировали по-прежнему Украина и Северный Кавказ. Чекисты ликвидировали целый ряд подпольных организаций (Крестьянская партия, Крестьянский Союз, Народно-трудовая партия и т.п.). По очень неполным данным, за период с 1 января по 1 июля 1932 г. органы разгромили на селе 227 организаций и групп, арестовав около 15 тыс. человек, включая «активных одиночек». Серьёзным и тревожным для властей явлением стала нелегальная эмиграция из СССР, а по сути — бегство за границу сельского населения. Так, к лету в Западный Китай из Казахстана откочевало 40 тыс. хозяйств. Всего в 1930—1932 гг. из Казахстана эмигрировало 1,3 млн человек. В 1933 г. откочевало ещё 200 тыс. кочевников. Около 2 тыс. человек пытались бежать с территории УССР в соседнюю Румынию, но лишь 745 сумели пересечь границу.

В 1932 г. общее число отрицательных политических высказываний бойцов и командиров, зафиксированных Особыми отделами органов ГПУ в частях РККА, превысило 300 тыс., а в 1933 — достигло почти 350 тыс., в т.ч. угрозы начать повстанческую деятельность составили более 4 тыс. За 1933 г. в антисоветских высказываниях были уличены более 230 тыс. красноармейцев и более 100 тыс. командиров и начальников. В 1932—1933 гг. из рядов РККА по причине неблагонадежности были уволены 26 тыс. красноармейцев, командиров и политработников. Особые отделы ГПУ в 1930—33 гг. фиксировали следующие высказывания бойцов и командиров:

«Я зарезал бы всех уполномоченных, погодите, придёт время — мы вам покажем». (Красноармейцы Алексеев и Антипин, 7-я рота 3-го полка, Приволжский округ.)

«Если будут выкачивать так хлеб, то будет восстание, а я расстреливать своего отца не пойду».
(81-й кавалерийский полк, Среднеазиатский округ.)

«Комсомол с песнями прошёл по крестьянам ночью. Забрали всё: муку, картофель, печёный хлеб, колбасы, масло, сыр, огурцы, капусту, сапоги, даже детские пелёнки. Матери просили их, целовали руки, чтобы оставили пелёнки, но их били и забирали всё». (Из письма родственников красноармейцу 11-го авиационного парка.)

«Коммунизм — утопия, и социалистического общества построить невозможно, идейности у колхозников нет, т.к. труд оплачивается неодинаково. Центральные советские органы выбираются по форме, а по существу у власти стоят одни и те же лица». (Мл. командир Вармунд, член ВКП(б), Северо-Кавказский округ.)

«В случае войны казачество Кубани будет на стороне противника советской власти». (Красноармеец 83-го полка 28-й стрелковой дивизии Ивченко, член ВЛКСМ, СКВО.)

И когда мы говорим о беспрецедентных для отечественной истории масштабах сотрудничества граждан СССР, включая кадровых командиров Красной армии, с противником во время Второй мировой войны, мы должны учитывать, что страна находилась в состоянии жестокой Гражданской войны, обострившейся в 1929—1933 гг. и лишь усиливавшейся в  последующие годы.

Цена сталинской коллективизации:
трагедия спецпереселенцев
и голодомор 1932—1933 гг.

Проводя раскулачивание и массовые депортации, власть преследовала и дополнительные цели. Среди них — освоение отдалённых районов СССР и приобретение дешёвой рабочей силы для принудительных разработок торфа, леса, руды и т.п.

Важнейшими регионами ссылок стали суровые по климату районы Севера, Урала, Сибири, Архангельской области и Коми, Казахстана и Дальневосточного края, где организовывались спецпосёлки.

В каждом спецпосёлке жили не более 120—130 семейств. В качестве жилых помещений использовались примитивные бараки. Строительство одного барака обходилось в 5—7 руб. на человека. В нём на трёх—пятиярусных нарах размещались 200—300 человек. Кухня полагалась на 6 бараков, баня на 10, но в действительности установленная норма не соблюдалась. Жильё строилось медленно. Так, к сентябрю 1930 г. в Северном крае было построено менее 2% (!) требовавшегося для спецпереселенцев жилья. Это значит, что с зимы 1930 г. люди жили на улице — в землянках, шалашах, сараях, в лесу, на болотах и вымирали тысячами при полном равнодушии центральных партийных и советских органов.

О том, в каких условиях приходилось жить спецпереселенцам, можно судить по донесениям инспекторов в Наркомздрав и НКВД, сделанным в марте 1930 г. при посещении спецпосёлков Вологодской и Архангельской областей: «Некоторые пункты расселения в городах не пригодны для жилья (“Биржевая ветка” в Архангельске — складское помещение с просвечивающимися стенами в одну доску-тесовку, абсолютно без окон, холодное). На периферии бараки совершенно не приспособлены для жилья семьями с малыми детьми — с земли снег не убран, первые нары на земле (снегу), крыша просвечивает (положены не вплотную жерди, сверху — еловые ветви и засыпаны мёрзлой осыпающейся землёй). Крыша начинается от земли. Отопление недостаточное: две железные печи-времянки на барак…Полов нет». На место в 1,5 м шириной, 1,25 м высотой и 2 м длиной размещали по 4—5 человек! Из скудной зарплаты спецпереселенцев вычиталось 25% (с 1931 г. — 15%) на содержание оперчекистских комендатур, занимавшихся поддержанием режима спецпереселения. Сталинское государство обязывало спецпереселенцев оплачивать свою собственную ссылку.

Семьи «кулаков», отнесённых к III категории, расселялись в спецпосёлках в пределах собственного региона, в глухих местах, удалённых от прежнего места жительства, железных, шоссейных и водных дорог. Такие спецпосёлки должны были строить сами поселенцы, жившие до этого таборами под открытым небом. К концу 1931 г. в 14 регионах СССР почти 1,5 млн. человек были расселены в 2 тыс. спецпосёлков, условия жизни в которых мало походили на человеческие. Более или менее здоровые поселенцы часто бежали из спецпосёлков, их ловили и при поимке возвращали назад или этапировали в концлагерь. Старики, дети и больные обрекались на вымирание. Если родители умирали в ссылке, несовершеннолетний ребёнок чаще всего не мог вернуться назад и оставался на спецпоселении. Официально осенью 1931 г. срок спецпоселения был ограничен 5 годами при соблюдении поселенцами установленных правил и обязанностей. В действительности этот срок можно было легко увеличить за малейшее нарушение, установленное местным уполномоченным ГПУ. В спецпосёлках царил произвол: убийства, изнасилования, избиения, аресты со стороны местных властей и представителей спецкомендатур ОГПУ были обычным делом. При этом многие спецпереселенцы не понимали, в чём их вина и почему они обречены на изгнание из родных мест и медленную смерть. В одной из школ для детей поселенцев учитель-комсомолец на вопрос школьников о причине раскулачивания ответил: «Советской власти нужна рёабочая сила, поэтому выслали ваших родителей».

Более половины трудоспособных переселенцев использовалось на лесозаготовках, прочие — в промыслах и сельском хозяйстве, были и такие, кто работали на золотодобыче, в апатитовых рудниках, в рыболовном хозяйстве, на раскорчёвке леса, строительстве дорог, колодцев и т.п. Зарплата облагалась всевозможными штрафами и поборами, обычным делом был обсчёт. В 1931 г. в Пинежском районе на лесоразработках за 10-часовой рабочий день мужчина-спецпереселенец получал 85 коп., женщина — 75 коп., подросток — 50 коп. Килограмм хлеба стоил 3—4 рубля, мяса — 17—20 рублей. Суточная норма продуктов в Сибири на одного спецпереселенца составляла: муки — 200 гр., крупы — 20 гр., сахара — 6 гр., чая — 3 гр., рыбы — 75 гр.

Примитивное санитарное обеспечение, тяжелейшие бытовые условия, мизерные пайки приводили к массовой смертности, в первую очередь умирали дети. В одной из больниц Архангельска за 10 дней апреля 1930 г. умерли от болезней и голода 335 детей спецпереселенцев и ещё 252 ребенка умерли вне больницы. На Урале к концу 1931 г. один медработник приходился на 2 тыс. спецпереселенцев, одна больница — на 25 тыс., медпункт — на 5 тыс. За первые 6 лет (1930—1935 гг.) от голода, холода, болезней, нечеловеческих условий содержания и прочих лишений умерли около 500 тыс. спецпереселенцев. По ныне опубликованным официальным, вероятно заниженным данным, в 1932—1940 гг. в местах спецпоселений от нечеловеческих условий существования и каторжного труда умерли 1,8 млн раскулаченных крестьян и около 630 тыс. пытались бежать. К 1941 г. в спецпосёлках, несмотря на «дарованные» сталинской Конституцией 1936 г. «гражданские права», ещё находилось около 1 млн человек.

В результате коллективизации прекратило существование традиционное русское крестьянское хозяйство, носители которого были либо истреблены, либо деградировали. Утраченные трудовые ресурсы не восполнены до сих пор и, по-видимому, не будут восполнены никогда. Новая форма советского сельского хозяйства очень быстро стала экономически убыточной, но зато полностью зависимой от государства. Прямому раскулачиванию подверглось не менее 1 млн крестьянских дворов с населением в 6—8 млн человек. Всего в 1930—1941 гг. вместе с освобождёнными из тюрем и лагерей и выселенными внутри своих краев и областей подверглись насильственному переселению (депортации) около 4 млн человек. От голода, болезней и лишений умерли не менее 2  млн спецпереселенцев. «Великий перелом» стал катастрофой для миллионов семей. Страна понесла невосполнимые экономические потери, обесценивавшие все успехи индустриализации и промышленного строительства начала 1930-х гг. Если в 1913 г. крестьянин собирал с одного гектара более 800 кг зерна, то в 1932 г. — не собирал и 600. В 1929—1934 гг. погибло почти 150 млн голов скота.

Потери скота (млн голов)
в результате коллективизации

Совокупная стоимость погибшего скота и утраченной в связи с этим продукции животноводства, по мнению некоторых историков, превышает стоимость построенных в начале 1930-х гг. гигантских объектов промышленности. Значительно увеличились темпы инфляции, уровень жизни населения катастрофически снизился. Ассортимент продуктов питания стал мизерным, покупательная способность рубля была подорвана. Средняя зарплата рабочего в 1933 г. составляла 125 руб. в месяц, служащего — от 70 до 90 руб. при реальной коммерческой цене
1 кг хлеба 4 руб. В 1912—1913 гг. батрак на подённой работе у зажиточного кубанского казака или иногороднего получал на хозяйских харчах 1—1,5 руб. в день. Спустя 20 лет «трудодень» кубанского колхозника стоил в 3—5 раз меньше, не говоря уже о нищенском характере окружавшей его жизни.

Сравнительная покупательная способность
среднемесячной заработной платы  рабочего
по основным продуктам питания

Расчёт производился автором по петербургским рыночным ценам 1913 г. и коммерческим московским 1933-го, отражавшим реальную стоимость продуктов. Несмотря на большую продолжительность рабочего дня в 1913 г., выходных дней, включая государственные и религиозные праздники, у рабочего в 1913 г. было больше, чем 20 лет спустя, не говоря уже о праве на забастовку. Если на месячную зарплату рабочий в 1913 г. мог купить 1—2 пары прочной обуви, то в 1933-м на одну пару ему бы не хватило и двух месячных зарплат. При этом не учитывается характерная для сталинского государства проблема товарного дефицита. В последующие годы в советском колхозе в среднем один трудодень оплачивался из расчета
27 коп. (1934 г.), 86 коп. (1937 г.) и 1 руб. 09 коп (1938 г.), не считая 15% добровольно-принудительных вычетов на госзаймы. При самом нечеловеческом напряжении сил редко кому удавалось за сутки выработать около двух трудодней. В 1939-м 16 кг сена (пуд) стоил 50 руб., сноп соломы — 25 руб.; 1 кг: мяса — 10—20 руб., масла 20—25 руб., сахара — 4 руб., хлеба ржаного — 1 руб.; хлеба пшеничного — 2 руб. 90 коп.; мужской костюм — от 400 руб. и выше, обувь на резиновой подошве — 40 руб.

Прямым следствием коллективизации стал невиданный голодомор 1932—1933 гг. Номенклатура ВКП(б) задолго до германских нацистов применила голод как инструмент массовых политических репрессий. В этой связи заслуживают особой акцентации три обстоятельства, которые не позволяют рассматривать в качестве идентичных действия нацистов и руководящего звена большевистской партии. Во-первых, лидерами СССР голод использовался против граждан собственной страны. Во-вторых, голод был организован в мирное время, и никакие специфические трудности, характерные для военного периода, не могут в данном случае играть оправдательную роль. В-третьих, число жертв довоенного голода 1933 г. значительно превосходит суммарную численность погибших от голода советских военнопленных (2,2 млн) и жителей блокадного Ленинграда (1,3—1,5 млн) во время Второй мировой войны.

Трудно сказать, когда Сталину пришла в голову мысль о том, что активно сопротивляющиеся регионы можно обескровить путём искусственного голода. Вероятно, пищу для размышлений в этом направлении дали спецсообщения ОГПУ о массовой смертности среди спецпереселенцев в результате мизерной выдачи хлеба или просто прекращения довольствия, как это имело место после Чаинского восстания 1931 г. Речь шла о том, чтобы путём непомерных хлебозаготовок поставить население непокорных областей на грань физического выживания, заставив таким образом отказаться от сопротивления. Косвенным подтверждением подобного рода намерений могут служить слова Председателя Совнаркома (СНК) СССР В.М. Молотова, заявившего на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) летом 1932 г.: «Мы стоим действительно перед призраком голода, и к тому же в богатых хлебных районах». Спустя 40 лет на вопрос о голоде 1933 г. Молотов ответил ещё более откровенно: «Нет, тут уж руки не должны, поджилки не должны дрожать, а у кого задрожат — берегись! Зашибём!»

Массовая гибель людей от голода в 1933 г. на селе, по отношению к которому в исторической публицистике часто употребляется термин голодомор, была организована сталинской партийно-чекистской номенклатурой непосредственно в результате безжалостных и непомерных хлебозаготовок, проводившихся осенью 1932 г. и зимой 1932—1933 гг. Колхозная система позволила большевикам за бесценок изымать хлеб из деревни ещё более эффективно, чем во время продразвёрстки 1918—1921 гг. В 1930 г. партийно-советские органы забрали более 30% валового сбора зерновых, а в 1931 г. — уже около 40%. В 1932 г. по предложению А.И.Микояна и с согласия Сталина норма изъятия хлеба в зерновых районах была увеличена до 45%, несмотря на то, что урожай 1932 г. (698,7 млн ц) был намного меньше урожая 1930 г. (835,4 млн ц). В итоге хлебозаготовки 1932 г. превысили хлебозаготовки 1930 г. более чем на 30%, из колхозов и единоличных хозяйств хлеб забирался «под метёлку». Летом 1932 г. голод уже наступил в отдельных регионах, на территории Молдавской АССР голодали 20 тыс. человек. Тогда же голод охватил 127 районов УССР, 10—12 районов Центрального Казахстана, где голодали около 100 тыс. хозяйств. Ещё весной здесь умерли почти 15 тыс. казахов.

При этом недород в 1932 г. хотя и имел место, но был значительно меньше недорода 1931 г. Историк И.Е.Зеленин справедливо указывает, что для грядущего урожая «1932 г. с точки зрения погодных условий не предвещал ничего катастрофического». В Поволжье — регионе, наиболее часто подвергавшегося засухам, — 1932 и 1933 гг. выпадают из перечня засушливых лет (1921, 1924, 1927, 1946). Хотя весна и лето 1932 г. здесь были традиционно жаркими и местами с суховеями, специалисты оценивали климатические условия как благоприятные для урожая всех полевых культур. Никаких объективных условий для массового мора в стране не существовало, среднего урожая 1932 г. было вполне достаточно, чтобы избежать голода и выполнить разумные хлебопоставки, тем более что валовый сбор зерновых 1932 г. (698,7 млн ц) превысил сбор «неголодного» 1931 г. (694,8 млн ц). Но урожай 1932 г. был обесценен для крестьян невыносимыми для села нормами хлебозаготовок.

Непомерный план выполнялся с огромными трудностями. Ни колхозники, ни единоличники не спешили сдавать хлеб государству, претендовавшему уже не на излишки, а на зимние и весенние запасы личного потребления. В одном из важнейших зерновых районов — в Северо-Кавказском крае — план хлебозаготовок на август 1932 г. был выполнен всего на 32%, на сентябрь — на 65%, а октябрьский оказался почти провален. Аналогичным образом складывалась ситуация на Украине и в Поволжье. 22 октября Политбюро приняло решение направить в регионы чрезвычайные уполномоченные комиссии по хлебозаготовкам. Они прибыли в ноябре на Украину (во главе с Молотовым) и на Северный Кавказ (во главе с Кагановичем). В декабре аналогичная комиссия приступила к деятельности в Поволжье (во главе с П.П.Постышевым). В состав комиссий включались безжалостные сталинские выдвиженцы: А.И.Микоян, Я.Б.Гамарник, М.Ф.Шкирятов, Г.Г.Ягода, А.В.Косарев, С.В. Косиор, В.Я.Чубарь, В.П.Затонский и др. В Казахской АССР, входившей в состав РСФСР, чрезвычайные функции фактически выполнял местный крайком ВКП(б) во главе с Ф.И.Голощёкиным — одним из организаторов убийства Царской семьи.

В конце 1932 г. как члены чрезвычайных комиссий, так и представители местных партийно-советских органов руководствовались единственной целью — любой ценой сломить «саботаж» при хлебосдаче и выполнить установленный план. Опубликованные сегодня свидетельства и документы заставляют порой усомниться в психической полноценности тех ответственных членов ВКП(б), которые добивались выполнения плановых заданий. В ноябре 1932 г. на Кубани были исключены из партии 43% коммунистов, объявленные «фактическими проводниками саботажа», а всего до конца года из северокавказских парторганизаций вычистили 1193 человека. К 19 декабря из 13 районов Кубани в Северный Казахстан были выселены 1992 семьи (9442 человека). Затем по инициативе Кагановича подверглось поголовному выселению на Урал и в северные районы СССР население казачьих станиц Полтавской, Медведовской и Урупской. До депортации в станицах проживали 47, 5 тыс. человек, из них было выслано 45,6 тыс. В Вёшенском районе (Северо-Кавказский край) уполномоченные крайкома и райкома партии Г.Ф.Овчинников, В.И.Шарапов, Белов, А.А.Плоткин и др., добиваясь хлебосдачи, практиковали средневековые пытки, включая пытки раскалённым железом тех, кто уклонялся от хлебосдачи. По свидетельству М.А.Шолохова, 593 тонны хлеба Вёшенский район сдал, хотя весь районный урожай 1932 г. составил всего… около 570 тонн!

На Северном Кавказе, в Казахстане, в Поволжье, на Украине в конце 1932 — начале 1933 г. практиковались так называемые занесения станиц, сёл и целых районов, задерживавших выполнение плана, на «чёрную доску». В итоге это означало: полное прекращение всякой магазинной торговли с вывозом из села наличных товаров, запрет колхозной и частной торговли, прекращение кредитования и досрочные взыскания с хозяйств по всем обязательствам, чистки и аресты «саботажников» как среди жителей, так и в аппарате управления. В конце 1932 г. Каганович добился на Кубани занесения на «чёрную доску» 15 казачьих станиц. Молотов начал с 6 крупных сёл. После приезда Постышева на Нижней Волге «чёрнодосочниками» оказались 19 сельсоветов в 7 районах и несколько колхозов, а в Казахстане Голощёкин подписал постановление о занесении на «чёрную доску» 31 района! Изымавшийся подобным образом в стране хлеб главным образом шёл на экспорт — до конца 1932 г. на внешний рынок было вывезено 18 млн ц зерна.

Зимой 1932—1933 гг. опухание и смертность от голода приняли уже массовый характер на Украине и в Казахстане. Секретарь Харьковского ОК ВКП(б) Р.Я.Терехов при личной встрече пытался донести до Сталина масштабы творившейся катастрофы, но Генеральный секретарь его резко перебил: «Нам говорили, что вы, товарищ Терехов, хороший оратор, оказывается, вы хороший рассказчик — сочинили такую сказку о голоде, думали нас запугать, но — не выйдет! Не лучше ли вам оставить секретаря обкома…и пойти работать в Союз писателей; будете сказки писать, а дураки будут читать». Многие стремившиеся спастись от голодной смерти крестьяне пытались мигрировать из поражённых голодом районов. В ответ 22 января 1933 г. Сталин и Молотов от имени ЦК ВКП(б) и СНК СССР разослали партийным, советским и чекистским органам директиву, в которой заявили, что крестьянская миграция на Волгу, ЦЧО, Белоруссию, Московскую и Западную области спровоцирована эсерами и польскими агентами. Органам ОГПУ предписывалось арестовывать беглецов с Украины и Северного Кавказа, фильтровать, выявлять контрреволюционеров, а остальных принудительно возвращать в места постоянного проживания. К весне 1933 г. чекисты задержали 219 460 человек, из которых 186 588 вернули назад, а более 30 тыс. подвергли разного рода репрессиям.

Вероятно, в истории человечества до 1932—1933 гг. не было прецедента методичного истребления правительством собственного народа путём провоцирования массового мора. К весне 1933 г. голод принял огромные масштабы и носил уже межрегиональный характер. Весной—летом 1933 г. на Украине, Северном Кавказе, в Поволжье, в Казахстане, в Таврии, в южных областях ЦЧО, в отдельных районах Дальневосточного края и Уральской области голодали, по личному признанию Сталина, мельком сделанному в сентябре 1940 г., от 25 до 30 млн человек — более 15% населения Советского Союза! Партийные органы разных уровней в феврале—июне 1933 г. приняли примерно 35 постановлений и нормативных актов, которые предписывали оказать продовольственную помощь голодающим районам путём выделения в сумме 320 тыс. тонн зерна. Однако это не имело практически никакого значения, т.к. каждое крестьянское хозяйство ежегодно потребляло в среднем 262 кг на человека, а выделенное зерно (если ещё его выделили и вовремя доставили!) составляло 1—1,5 кг в месяц (!) на голодающего. Или от 30 до 50 г в сутки. Здесь также надо учитывать, что ЦК ВКП(б), отпустил зимой 1933 г. 200 тыс. тонн хлеба для помощи только рабочим МТС, совхозов, партийным и беспартийным колхозным активистам.

По расчётам специалистов, при отказе от интенсивного хлебного экспорта и реализации неприкосновенных запасов военного времени (18,2 млн ц) можно было бы спасти от истощения и вымирания примерно 28 млн человек. Между тем форсированная индустриализация и невиданная для Европы гонка вооружений, особенно в области танкостроения, требовала валютных инвестиций. Создание промышленных объектов первой пятилетки оплачивалось ценой миллионов человеческих жизней. С экономической точки зрения это было бессмысленно, т.к. резкое сокращение трудоспособных людских ресурсов и потери в области сельского хозяйства за 1929—1933 гг. превысили стоимость созданных в то же время «гигантов сталинской индустрии», страдавших повышенной аварийностью, многочисленными недоделками и непрофессиональным управлением. С юридической и морально-нравственной точки зрения использование властью подобных методов для пополнения валютных запасов страны называется преступлением, не имеющим срока давности. Впрочем, Сталин в первую очередь решал политическую задачу — приведение к покорности регионов страны, которые в силу исторических и социальных причин упорно сопротивлялись коллективизации. Ныне опубликованные документы рисуют страшные картины человеческих страданий и деградации.

«Высланными в сёла, поражённые продовольственными затруднениями, членами бюро… с работниками ГПУ установлено: В селе Петрашевке за последние дни… от истощения умерло до 35 чел. На 4 февраля в селе насчитывается больных на почве недоедания от 30 до 40 чел. … В селе Рудое единоличница Я. бросила троих детей и выехала из села.
9-летний её мальчик вместе со старшей сестрой камнем убили младшую 3-летнюю сестру, после чего отрезали голову и употребляли в пищу в сыром виде мясо трупа. В селе Лобочёво на кладбище в снегу обнаружены трупы 3 детей». (Из сообщения ГПУ УССР ЦК КП(б) Украины о положении в Винницкой и Киевской областях от 16 февраля 1933 г.)

«В голодающих населённых пунктах имеют место случаи употребления в пищу различных суррогатов: мяса павших животных (в т.ч. сапных лошадей), убитых кошек, собак, крыс и т.п.

Ново-Александровский район. Ст. Воздвиженская. Единоличница Щеглова, имея двух детей, питалась мясом собак. Обследованием квартиры найдены две собачьи головы, приготовленные для изготовления холодца.

Ейский район. Станица Должанская… На допросе Герасименко заявила, что на протяжении месяца она питалась различными отбросами, не имея даже овощей, и что употребление в пищу человеческого трупа было вызвано голодом. […] Станица Ново-Щербиновская.… Жена осуждённого Сергиенко таскает с кладбища трупы детей и употребляет в пищу. Обыском квартиры и допросом детей Сергиенко установлено, что с кладбища взято несколько трупов для питания.

Кущёвский район. Станица Ново-Пашковская. […] 26 февраля член сельсовета Архипенко А. увидела Реву Надежду, выходящую из погреба со следами крови на платье. Проверкой факта установлено, что Рева Надежда вырезала у трупа сына Михаила мясо с бёдер обоих ног. На вопрос, зачем это сделала, Рева ответила: “Это не ваше дело, я резала мясо со своего ребёнка, но его ещё не ела”». (Из информации СПО ОГПУ о голоде в районах Северо-Кавказского края от 7 марта 1933 г.)

«Теперь же по правобережью Дона появились суслики и многие решительно “ожили”: едят сусликов, варёных и жареных, на скотомогильники за падалью не ходят, а не так давно пожирали не только свежую падаль, но и пристреленных сапных лошадей, и собак, и кошек, и даже вываренную на салотопке, лишённую всякой питательности падаль… Сейчас на полевых работах колхозник, вырабатывающий норму, получает 400 г хлеба в сутки. Но те из его семьи, которые не работают (дети, старики), ничего не получают. …И вот этакий ударник половину хлеба отдаёт детишкам, а сам тощает, тощает…. Такие полутрупы с полей отвозят в хутора. А дома чем его голодная семья отпечалует?». (Из письма М.А.Шолохова И.В.Сталину от 16 апреля 1933 г.)

В то же самое время Сталин, выступая в феврале 1933 г. на съезде колхозников-ударников, заявляет: «Мы добились того, что миллионные массы бедняков, жившие раньше впроголодь, стали теперь в колхозах середняками, стали людьми обеспеченными… Не менее 20 млн крестьянского населения, не менее 20 млн бедняков спасли от нищеты и разорения, спасли от кулацкой кабалы и превратили их благодаря колхозам в обеспеченных людей». А советский дипломат С.И.Дмитриевский, отдыхавший в закрытом санатории в Крыму, делает следующую запись: «Нормальный стол обильный и вкусный — из всего, чем богата Россия. В 8 утра завтрак: яйца, ветчина, сыр, чай, какао, молоко. В 11 часов простокваша. Затем обед из четырёх блюд: суп, рыбное, мясное, сладкое и фрукты. В промежутке чай с пирожным. Вечером — ужин из двух блюд». Только в конце лета 1933 г. голодомор пошёл на убыль. Точное число жертв голода 1932—1933 гг. не установлено и вряд ли когда-либо будет известно. Но известен порядок страшных цифр. Несмотря на коллективизацию, в стране в 1929—1932 гг. сохранялся постоянный прирост населения, хотя он и подвергся существенному сокращению в 1931—1932 гг. На 1 января 1933 г. численность населения СССР составляла 162 млн 902 тыс. человек. На 1 января 1934 г. — 156 млн 797 тыс. Даже за трагический 1932 г., когда голод охватил целые районы на Украине и в Молдавской АССР, естественный прирост населения покрыл убыль и за 1932 г. население СССР в целом всё-таки увеличилось на 1 млн 51 тыс. человек. Однако за 1933 г. численность населения сократилась на 6 млн 115 тыс. Наиболее объективные специалисты оценивают общее число жертв голодомора 1932—1933 гг. в 6,5—7 млн человек (в т.ч. 4 млн — на Украине). Эта оценка практически совпадает с оценкой убыли населения СССР за 1933 г., если мы учтём умерших от голода летом—осенью 1932  г. В 1933 г. в частном разговоре Н.И.Бухарин вынужденно признал: «Даже 1919 г. несравним с тем, что случилось между 1930 и 1932 гг. В 1919 г. мы сражались за нашу жизнь. Мы казнили людей, но в это время мы рисковали и своими жизнями. В последующие периоды, однако, мы проводили массовое уничтожение абсолютно беззащитных людей вместе с их жёнами и детьми».

Можно задаться вопросом: почему партия непосредственно поддерживала или молчаливо соглашалась со столь страшными преступлениями, совершавшимися и при её участии, и от её имени? Неужели рядовые коммунисты и руководители низовых партийных организаций не знали о беспрецедентном истреблении крестьянства? Опубликованные многочисленные документы подтверждают, что члены партии знали и в большинстве своём молчаливо соглашались с происходившим, а те, кто пытались протестовать, немедленно лишались партийного билета или подвергались репрессиям. Природа большевизма в большой степени травмировала сознание практически всех коммунистов, для которых партия превратилась в монопольного носителя абсолютной истины. «Могут ошибаться отдельные партийные руководители, но партия права всегда», — подобное утверждение не подлежало сомнению. Ещё в 1924 г. Троцкий обосновал этику поведения коммуниста следующим образом: «…Никто из нас не хочет и не может быть правым против своей партии. Партия в последнем счёте всегда права… Правым можно быть только с партией и через партию, ибо других путей для реализации правоты история не создала… Если партия выносит решение, которое тот или другой из нас считает решением несправедливым, то он говорит: справедливо или несправедливо, но это моя партия, и я несу последствия её решения до конца».

Если партия совершала бесчеловечные преступления, это объяснялось необходимостью строительства идеального социалистического общества. Поэтому коллективизация, хлебозаготовки, голод, депортации, расстрелы, как и в годы Гражданской войны, воспринимались коммунистами в качестве суровых, но необходимых жертв во имя светлого будущего, ради грядущего переустройства мира. Но гораздо в большей степени ужасает не естественная безжалостность организаторов и участников социалистического эксперимента к человеческим страданиям и судьбам, а полное равнодушие нынешней власти и современного общества к пережитой народами России трагедии. 70-летие голодомора 1933 г. стало предметом мемориальных акций на правительственном уровне в 2003 г. лишь на Украине, но не в Российской Федерации, где по-прежнему в центре внимания оказываются лишь юбилеи побед советского периода, используемые для его морально-нравственного оправдания в глазах молодёжи.

Людские потери, понесённые в ходе коллективизации 1929—1932 гг. и последовавшего за ней голода 1933 г., составили не менее 8 млн человек, хотя в литературе встречаются порой и более значительные цифры. Хозяйственно самостоятельное и экономически независимое крестьянство в нашей стране перестало существовать. Такую страшную цену заплатило русское крестьянство за варварский разгром помещичьих усадьб в 1917—1918 гг. и захват чужой собственности в годы революции, а также за проявленные пассивность и равнодушие к самоотверженной борьбе Белых армий в 1917—1922 гг.

Кирилл АЛЕКСАНДРОВ,
кандидат исторических наук
(Санкт-Петербург)